Дакота села на заднее сиденье машины.
– Хочешь сесть впереди? – пролепетала Тиффани, и Дакота молча покачала головой. – По крайней мере, сядь посередине, чтобы видеть дорогу перед собой. Так будет лучше для живота.
Дакота проскользнула вглубь, Вид с Тиффани сели впереди, и машина выехала с территории школы. Через некоторое время, когда стало ясно, что Дакоту не тошнит, Вид зажег сигарету и заговорил:
– Очень хорошая школа, правда? Как ты считаешь? Девочки здорово играли, а? Дакота, может быть, и ты научишься играть на виолончели! Как Клементина. Можем попросить Клементину давать тебе уроки.
– Вид! – воскликнула Тиффани.
Неужели он не понимает? Он действительно считает, что после происшедшего Клементина захочет иметь с ними что-то общее? Она найдет любой предлог, чтобы не учить Дакоту. И живет она в неудобном месте. Если Дакота и в самом деле пожелает учиться игре на каком-нибудь музыкальном инструменте, они найдут кого-то из их округи.
– Клементина не захочет давать Дакоте уроки, – добавила Тиффани.
Сзади послышался странный звук.
– Тебя тошнит, солнышко? – Тиффани резко обернулась и встретилась глазами с дочерью. Казалось, девочка попала в ловушку и отчаянно умоляет о помощи.
– Ты можешь дышать? – спросила Тиффани. – Дакота, ты дышишь? Задыхаешься?
– Дакота?
Вид выбросил сигарету в окно и, круто повернув руль влево, с визгом тормозов остановился на обочине. Машина сзади возмущенно загудела.
Тиффани и Вид распахнули свои двери и выскочили под проливной дождь. Потом открыли задние двери и сели с двух сторон от Дакоты.
– Что такое? – спросила Тиффани. – Что случилось?
– Это… это… – Дакота тяжело дышала. Ее глаза наполнились слезами, и они полились по лицу.
У Тиффани гулко застучало сердце. Что могло с ней случиться? Что могло так ужасно на нее подействовать? Должно быть, сексуальное насилие. Кто-то ее трогал. Кто-то обидел.
– Дакота, – начал Вид, – Дакота, ангел мой, сделай очень глубокий вдох, ладно? – Его голос немного дрожал от ужаса, как будто он подумал о том же. – А потом тебе надо сказать нам, что случилось.
Дакота глубоко, судорожно вздохнула и наконец прошептала:
– Клементина…
– Клементина? – переспросила Тиффани.
– Она меня ненавидит! – рыдала Дакота.
– Нет, что ты! – инстинктивно откликнулась Тиффани на запрещенное слово «ненавидит». – Я сказала, что она не захочет давать тебе уроки, потому что мне кажется, она не очень любит учить кого-то, и потом, она скоро переходит на полный рабочий день…
– Да, она так ненавидит меня! – выпалила Дакота.
Таким облегчением было услышать этот капризный тон, обычный для десятилетнего ребенка.
– Почему ты считаешь, что Клементина тебя ненавидит? – спросил Вид.
Дакота бросилась на шею к отцу. Он обнял девочку, озадаченно взглянув поверх ее головы на Тиффани.
– О-о, Дакота, – вздохнула Тиффани. – Милая моя. Нет, нет…
Наклонившись вперед, она прижалась щекой к узкой спине дочери и положила ладонь на выпирающие позвонки. Сердце у нее разрывалось от жалости. Тиффани было известно, что именно скажет Дакота.
Глава 34
Эта утренняя свадьба была, к счастью, всего в десяти минутах езды от дома Клементины, и она точно знала, куда ехать. Самым неприятным моментом в работе фрилансера было то, что приходилось ездить в незнакомые места.
Она никогда не опаздывала на выступления (постучи по дереву), потому что всегда выезжала с запасом по времени.
Свадьба проводилась в небольшом парке на берегу бухточки с огромными смоковницами и старой эстрадой для оркестра. Клементина не любила играть на воздухе – таскаешь за собой виолончель и пюпитр в поисках подходящего места, ноты разлетаются от ветра, хотя прикрепляешь их бельевыми прищепками, в холодные дни не чувствуешь пальцев, а в жаркие косметика размазывается по лицу, нет акустики, и звук теряется в воздухе. Но по какой-то причине именно это место всегда к ней благоволило: звуки музыки плыли над сверкающей бухтой, а пунктуальные невесты после медового месяца присылали по Интернету свои горячие благодарности.
Правда, не сегодня. Сегодня будет ужасно. Никакого вида на бухту. Клементина посмотрела на череду тяжелых серых туч, нависших над зданиями Сиднея. Мир казался более тесным. Люди шли, словно пригибаясь под тяжестью туч. Все утро лил сильный дождь, и, хотя сейчас чуть моросило, в любой момент дождь мог опять усилиться.
– Они все же настаивают на открытом воздухе? – спрашивала Клементина утром по телефону Ким, первую скрипку и менеджера «Случайных нот».
– Они арендовали для нас складной шатер. Гостям придется обходиться зонтами. Утром невеста рыдала. Она думала, что дождь ни за что не продлится так долго. Помню, как она заказывала музыку и я спросила ее: «Каков ваш план на дождливую погоду?», а она ответила: «Дождя не будет». Почему они всегда так говорят? Почему невесты такие наивные?
У Ким был как раз в разгаре пренеприятный развод.
Клементина подумала, что сама подошла вплотную к пренеприятному разводу. Когда сегодня Сэм поехал к парому, она сказала: «Удачи тебе на работе», а он закатил глаза, как будто никогда не слышал подобной глупости. Может, ей и показалось, но стало обидно и даже больно, как в тот момент, когда утром порвалась струна «до» и хлестнула ее по щеке. С ней никогда прежде этого не случалось. Она даже не знала, что такое возможно. Излишне большое напряжение в игре. Излишне большое напряжение в теле. Излишне большое напряжение дома. Боль от ударившей ее струны казалась чем-то личным, и Клементина сидела в темноте раннего утра, не позволяя себе прижать пальцы к щеке.
Клементина припарковала машину рядом с входом в парк. Двадцать минут лишних, поскольку выехала все же с запасом. Зевнув, она стала смотреть в окно. Может, во время церемонии дождя не будет. Если невесте повезет.
Прислонив голову к спинке сиденья, Клементина закрыла глаза.
Сегодня она встала в пять утра и работала с метрономом над отрывком из Бетховена. «Ощути внутренний пульс, – говорила, бывало, Марианна, хотя потом вдруг восклицала: – Слишком неровно! Слишком неровно!»
Клементина помассировала больное плечо. Ее первый преподаватель игры на виолончели, мистер Уинтерботтом, в ответ на подобные жалобы любил повторять: «Никто не играет без боли». Матери Клементины это совсем не нравилось. Пэм изучила технику массажа Александера, и, когда Клементина не забывала их делать, эти упражнения помогали.
Мистер Уинтерботтом постукивал по ее колену смычком со словами: «Больше упражняйтесь, мисс, нельзя рассчитывать только на талант, тем более что у вас его не в избытке» или «Вам трудно придать вашей музыке эмоциональность, потому что вы слишком молоды, вы, по сути, еще ничего не испытали. Надо, чтобы кто-нибудь разбил вам сердце». Когда ей было шестнадцать, он послал ее на прослушивание для Сиднейского молодежного оркестра, сказав, что она вряд ли попадет туда, поскольку недостаточно подготовлена, хотя это полезный опыт. Ширмы там не было, просто сидела комиссия, все ободряюще улыбались. Но когда она уселась с виолончелью, то от сковавшего ее ужаса не смогла даже поднести смычок к струнам. Словно ее сразила ужасная болезнь. Не сыграв ни ноты, она встала и ушла со сцены. Казалось, других вариантов быть не могло. Мистер Уинтерботтом сказал, что за все время преподавания ему не было так стыдно за ученика, а у него было много учеников. Весь день к нему приходили дети, волочившие за собой виолончели, – поточная линия виолончелистов, осваивающих науку ненависти к самому себе.
