– Да, я выбираю наш брак. – Сэм резко свернул направо. – И я также временно и незаконно выбираю эту автобусную полосу, потому что я полоумный придурок.
Клементина достала из сумки банан и очистила его.
– Ты купишь билет, – сказала она, откусывая большой кусок и дожидаясь, пока не подействуют эти естественные бета-блокаторы.
Вероятно, сезон для бананов был очень удачный, потому что она никогда не ела такого вкусного банана.
Глава 87
В половине четвертого ее наконец вызвали.
Она прошла по ковровой дорожке с виолончелью и смычком к одиноко стоящему стулу. Яркий, горячий, белый свет слепил глаза. За черной ширмой кашлянула какая-то женщина. Ей показалось, что это Энсли.
Клементина села и обняла виолончель. Кивнула пианисту. Он улыбнулся. Она наняла в аккомпаниаторы своего пианиста. Грант Мортон был пожилым мужчиной, который жил с взрослой дочерью, страдающей синдромом Дауна. Его жена умерла в прошлом году, на следующий день после своего пятидесятилетия. Несмотря на это, его лицо часто освещалось обаятельной улыбкой. Клементина радовалась, что он здесь, потому что хотела, чтобы ее прослушивание началось с этой обаятельной улыбки.
Настраивая инструмент, она чувствовала, как сильно бьется сердце, но контролировала ситуацию. Вздохнув, прикоснулась рукой к крошечному стикеру на воротничке блузки.
– Это тебе на удачу при прослушивании, – сказала ей Холли, когда они уезжали утром, и осторожно приклеила стикер с фиолетовой бабочкой на блузку мамы, а потом с важностью, как взрослая, поцеловала Клементину в щеку.
– Я тоже хочу удачу! – прокричала Руби, словно удача – лакомство, которое будет всем раздавать Клементина.
Руби повторяла все, что делала сестра, только у нее на стикере было желтое улыбающееся лицо, и ее поцелуй был очень влажным и пах арахисовым маслом. Клементина все еще ощущала на щеке его липкий отпечаток.
Сделав глубокий вдох, она посмотрела на ноты на пюпитре.
Все это было внутри ее. Бесконечные часы занятий ранним утром, прослушивание записей, десятки мелких технических находок.
Она увидела, как ее девчушки бегают под китайскими фонариками, как Вид смеется, откинув назад голову. Увидела лежащий на боку стул, сомкнутые руки Оливера на груди Руби, черную тень вертолета, разгневанное лицо матери. Увидела себя в шестнадцать лет, как она встает и уходит со сцены. Увидела парня в плохо сидящем смокинге, который смотрит, как она убирает в футляр виолончель, и говорит: «Спорю, ты жалеешь, что не выбрала флейту». Недоверчивое выражение на лице Эрики, когда впервые села напротив нее на игровой площадке.
Вспомнила слова Марианны: «Не просто играй для них, а исполняй».
Вспомнила, как Хью говорил: «Тебе надо найти равновесие. Как будто идешь по канату между техникой и музыкой».
И еще она вспомнила слова Энсли: «Да, но в какой-то момент тебе надо просто расслабиться».
Она подняла смычок. Она расслабилась.
Глава 88
Вечер после барбекю
Пэм и Мартин подъехали к опрятному маленькому коттеджу Эрики и Оливера.
– Холли, наверное, уже спит, – сказала Пэм мужу.
Было около девяти часов.
– Может быть, да, – сказал Мартин. – А может быть, нет.
– Наверное, здесь это и произошло.
Она с неприязнью указала на большой соседний дом. Все эти башенки, завитушки и шпили. Этот дом всегда казался ей аляповатым и показушным.
– Где и что произошло? – безучастно спросил Мартин.
Иногда Пэм могла бы поклясться, что у него наступает ранняя деменция.
– Где произошел несчастный случай. Они были у соседей. Очевидно, они их даже толком не знают.
– О-о, – произнес Мартин. Отвернувшись от дома, он отстегнул ремень безопасности. – Верно.
Они вышли из машины и двинулись по вымощенной плиткой дорожке с ровными краями.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила она у Мартина.
– Что? Я? Хорошо.
– Просто хочу убедиться, что у тебя нет болей в груди и тому подобное, поскольку бывает, что люди нашего возраста внезапно падают замертво.
– У меня нет болей в груди. А у тебя есть боли в груди? Ты тоже человек нашего возраста.
– Я три раза в неделю играю в теннис, – чопорно произнесла Пэм.
– Меня больше беспокоит то, что наш зять может свалиться замертво от сердечного приступа. – Мартин засунул руки в карманы. – Он выглядит ужасно.
Он был прав. В больнице Сэм действительно выглядел ужасно. Казалось невозможным, что одно событие может оказать на человека столь сильное физическое воздействие. Они видели Сэма только накануне, когда он заехал к ним, чтобы помочь Мартину убрать их старую стиральную машину, и он был в прекрасной форме, рассказывал о прослушивании Клементины и о том, как он собирается помочь ей справиться с волнением, а сам радовался ее новой работе. Но сегодня вечером он выглядел как человек, которого спасли откуда-то, как те люди, которых показывают в новостях, – завернутые в одеяла, с покрасневшими глазами и мертвенно-бледными лицами. Разумеется, он был в страшном шоке.
– Ты очень грубо обошлась с Клементиной, – мягко пожурил Мартин Пэм, когда она нажала на кнопку дверного звонка и они услышали отдаленный звон.
– Ей надо было следить за Руби.
– Ради бога, это могло случиться со всяким.
Но не со мной, подумала Пэм.
– Они оба должны были следить, – сказал Мартин. – Они совершили ошибку и едва не заплатили ужасную цену. Люди совершают ошибки.
– Ну да, я понимаю.
Но в глазах Пэм это был промах Клементины. Вот почему она противилась этому жуткому грубому приступу ярости в отношении любимой дочери. Она знала, что гнев постепенно ослабнет и что ей, вероятно, будет очень стыдно за свои резкие слова в больнице, но пока она была очень, очень рассержена. Следить за ребенком – обязанность матери. Забудь про феминизм. Забудь все это. Пэм могла бы кричать с трибуны о равной оплате труда, однако каждая женщина знает, что нельзя требовать от мужчины, чтобы он, находясь на людях, следил за детьми. Научно доказано, что они не могут одновременно заниматься двумя делами!
Клементина всегда была готова чересчур полагаться на Сэма, но тот факт, что она музыкант, творческая личность, «художник», не дает ей права игнорировать свою ответственность как матери. На первом месте должны быть ее материнские обязанности.
Иногда у Клементины появлялось на лице то же рассеянное, мечтательное выражение, какое бывало за обеденным столом у отца Пэм, когда Пэм пыталась что-то ему сказать, а он где-то блуждал в своих мыслях. Пэм не было дела до того, что он мог стать чертовым Эрнстом Хемингуэем. Он посвящал все свое время сочинению романа, который никто никогда не прочитает, игнорируя детей, запираясь в кабинете, в то время как мог бы нормально жить. «Это могло бы стать шедевром», – повторяла Клементина, словно это было трагедией, словно дело было именно в этом. Но суть заключалась в том, что у Пэм не было отца, а она очень нуждалась в отце. Хотя бы время от времени.
