Дороги нет. Значит, до сих пор сильно заклятье Шварца, не пускает нежить в восточную башню. И Желтоглазый о том знает. Знает, что албасты им ничем помочь не сможет, придется самим…
– Идет. – Белая коса потянулась к прикрытой двери, обвила ручку. – Шаги слышу. За тобой идет, старик. Зеркала им потребовались.
– Я уже понял. – Август кивнул. – Девочку хотят обменять на зеркала. Обменяю.
Она покачала головой.
– Все равно не отпустят. Она нужна ему, старик. Ты же понимаешь.
– Понимаю, но иначе не могу.
– Хорошо. – Албасты кивнула. – Иди с ними, а мы следом. Сказала и кончиком косы поманила Клима за собой, вверх по лестнице.
Пошел. Ни возражать, ни спрашивать не стал. Вот и хорошо.
А за ним и в самом деле пришли. Михаил Подольский, Сиротки сын, проскользнул в незапертую дверь, наставил на Августа ружье:
– Вы пойдете со мной, господин Берг.
И Август пошел. Без лишних разговоров, как телок на заклание.
В подземелье вошли через сарай, дальше двинулись темными переходами. Август впереди, Сироткин сын следом, тыча в спину ружейным дулом. Зеркала, завернутые в холстину и для надежности спрятанные в кожаную сумку, лежали в тайнике. Да и где же им еще быть?
– Бери! – Август протянул Сироткиному сыну сумку. Глядишь, полюбопытствует да развернет холстину, заглянет в зеркало.
Не заглянул, только усмехнулся кривенько:
– Знаю я, старик, все твои хитрости. Давай неси!
Даже в руки сумку взять побоялся. Это хорошо, значит, у Августа и у Анечки есть еще время.
Она сидела на голом полу. Выглядела не напуганной, но злой. На Берга посмотрела виновато. Глупая хорошая девочка, ей бы за себя бояться, а не за него, старика. Тут же стоял Всеволод Кутасов. Вот, значит, кто у Мишки подельник. Стоило бы догадаться. Они же все время неразлучные были. Неспроста, выходит.
– Что в сумке? – спросил Всеволод и вежливо улыбнулся Августу. Говнюк. Такой же точно, как его матушка. Гнилая порода, протухшая.
– Посмотрите сами, коль уж вам так интересно. – Август тоже улыбнулся. И неожиданно для него Сироткин сын возражать не стал. Вот тебе и дружба…
Сумку Всеволод взял с некоторой опаской, заглянул внутрь, вытащил завернутую в холстину чешую, развернул, посмотрел в зеркальную ее глубину. А Михаил, тот, наоборот, отвернулся, но ружье из рук не выпустил. Дуло его по-прежнему было направлено пленнику в живот, но Августа это волновало мало.
Сначала ничего не происходило. А потом выражение любопытства на лице Всеволода сменилось недоумением и удивлением, зеркало он поднес к самым глазам, которые с каждым мгновением делались все тусклее и тусклее, пока свет разума не погас в них окончательно. Серебряное зеркало со звоном упало на каменный пол, а Всеволод Кутасов так и остался стоять истуканом. На лице его блуждала блаженная улыбка, а по подбородку стекала ниточка слюны. Он хихикал тоненьким, почти детским голоском и суетливыми движениями обирал с одежды что-то видимое только ему одному.
– Сева, – позвал Михаил, – Сева, с тобой все в порядке?
В ответ Всеволод зашелся истеричным смехом и принялся вырывать волосы из своей и без того скудной шевелюры.
– Значит, правда все, – сказал Сироткин сын удовлетворенно и велел Августу: – Спрячь зеркало, старик!
Ах, какой же был соблазн посмотреть в зеркало и стать наконец-то таким же счастливым, как Всеволод Кутасов! Но Август устоял. Есть у него еще дела в этом мире. Нужно крепиться. Он подобрал с земли холстину, не глядя, набросил на серебряную чешую, и лишь после этого сунул обратно в сумку.
– Значит, не обманул хозяин. – Сироткин сын улыбался.
– Еще обманет, – пообещал Берг и бросил быстрый взгляд на Анну. Девочка держалась молодцом. Вот только надолго ли хватит ее смелости?
– Не пугай, – усмехнулся Сироткин сын и, носком ботинка подтолкнув сумку к Анне, велел: – Теперь ты! Сейчас достанешь зеркала, расставишь по кругу, сама встанешь в центр. А надумаешь дурить, я его пристрелю. – Ствол ружья снова ткнулся Августу в живот.
– У меня связаны руки. Ты забыл, Миша?
– И в самом деле забыл. – Бочком, не спуская глаз с Августа, Сироткин сын подошел к Анне, велел: – Развернись!
Она развернулась, но как-то не так, как он ожидал: слишком стремительно, слишком отчаянно. И руки ее оказались не связанными, а свободными, в правой блеснул нож.
Острое лезвие воткнулось Сироткиному сыну в плечо, тот взвыл от боли, ударил девочку прикладом ружья, слава богу, не в полную силу. Она пошатнулась, но на ногах удержалась.
– Анюта, беги! – закричал Август и всем своим немалым весом навалился на гаденыша сзади, прижал руки, не позволяя пустить в ход ружье.
Она не решалась, она все еще пыталась спасти и себя, и его. Глупый славный ребенок, не понимает, что его уже давно не спасти.
– Беги! – заорал Август что есть мочи и добавил: – И ничего не бойся!
Она послушалась, сорвалась с места, едва не налетела на безучастного к происходящему Всеволода и бросилась по темным ходам подземелья. Пусть уж лучше так. Там, в темноте, ей сейчас безопаснее, чем здесь. А ему бы продержаться, выстоять против молодого и злого. Ничего, есть еще и у него силы, остались кое-какие заемные, серебром подаренные.
Они боролись долго. Берг держал крепко, не позволял Сироткиному сыну поднять ружье, нажать на курок. У него получалось, он так увлекся этой борьбой, что не сразу почувствовал, как острое жало ножа по самую рукоять вошло под ребра. В глазах потемнело, ноги предательски подкосились, но врага своего Август держал крепко и на каменный пол упал вместе с ним, подминая под себя, давая Анюте еще несколько драгоценных мгновений форы…
* * *
Дом опустел, точно вымер. Разбежались слуги, гости, что крысы, попрятались по своим норам. Матрене Павловне было тошно. Так тошно, что не спасала вишневая наливка, совсем не спасала. Уплыл с острова Туманов со своей девкой. Куда-то подевался Севочка с дружком Подольским. Прятался по закоулкам от гнева Матрены Павловны Викеша. Исчез Серж, наверное, съехал. Тепереча, когда нет в живых его любезной маменьки и нелюбезного отчима, на наследство паршивцу рассчитывать нечего. Как, однако, хорошо все устроилось! Вот уже из наследников остались лишь они с баронессой. А там, глядишь, еще какой несчастный случай – лестницы-то в замке крутые! – и не станет у Матрены Павловны никаких соперников, ни с кем не придется делиться. Вот как бы Наташеньке все правильно объяснить? Как бы уговорить кровиночку?
Дочка заперлась в своей комнате и не желала открывать дверь. Даже разговаривать с родной матерью не хотела! Сначала Матрена Павловна злилась, а потом, когда на смену злости пришло привычное ее здравомыслие, разволновалась не на шутку, закричала в голос, заколотила кулаками в дверь. На шум прибежал лишь Викеша, глянул на запертую дверь, все понял правильно, даже лицом побледнел. Неужто тоже испугался за Наташеньку?
