— Привел, товарищ капитан, — раздалось за спиной Шепелева. Он оглянулся. Рядом с Жохом стоял пожилой мужчина с «пилой» в петлицах
[13].
— Старшина Зотов, — четко отрапортовал пришедший, приложив руку к буденовке. — Даю добровольное согласие.
— Отлично, — кивнул Шепелев. Внимательно всмотрелся в старшину. — Вы только сегодня оказались на финской?
— Нет. На финской войне с первых дней. Определен доставлять с призывного пункта и обучать добровольцев.
— Разведчиком доводилось?
— Доводилось, но не на финской.
— Сможете взять на себя подготовку снаряжения?
— Да. Но тут по всем пунктам поработать придется. Скажем, вы-то толково одеты, хотя еще поглядеть треба, что у вас в сапогах намотано, а вот он, скажем, — старшина мотнул головой в сторону Жоха, — бестолково. Да и я негодно, от шинели лучше бы избавиться. В таком деле одежка крайне важна. Потом еще важно лишнего не брать. Но если чего забудешь, взять потом будет неоткуда. С оружием, опять же, продумать надо. А если в лесу заночевать придется, то и это следует учесть.
Капитан посмотрел на солнце.
— У нас от силы час, товарищ старшина. Готовьте снаряжение, вы — старший. Снаряжение на десять человек. Капитан Хромов и сержант Коган — со старшиной, поможете ему. Вы, красноармеец… как вас забыл…
— Запрудовский, — подсказал Жох паспортное погоняло.
— Вы займетесь лыжами. Видели младшего комвзвода? Вот у него узнаете, где их взять. Я найду еще пятерых добровольцев…
Глава шестая
«Пошел в разведки, посмотри на ветки»
[14]
Мы привыкли брататься с победами,
И опять мы проносим в бою
По дорогам, исхоженным дедами
Краснозвездную славу свою.
«Суоми-красавица»
1
Ярви еще помнил те времена, когда он ездил в Петербург на русские святки катать на санях горожан, весело проводящих эти праздничные зимние дни. Почему-то русские считали, что непременно нужно прокатиться в святки на чухонском извозчике: в деревянном возке с резной спинкой, с расстеленными в нем тулупами, который тащила маленькая, крепкая чухонская лошадка с лентами в гриве. Поверье у них такое было или игра — Ярви не пытался выяснить ни тогда, ни после. В Петербурге собиралось в те дни много извозчиков-чухонцев. Они хорошо зарабатывали на праздниках. Очень хорошо. Ярви не смог бы сказать, что больше привлекало его в святочных катаниях — деньги или дети. Ему не меньше, чем подсчитывать ежедневную выручку, нравилось катать детей. Он любил детские восторги, их просьбы «погладить лошадку», их счастливые лица с красными «яблоками» на щеках. Для того чтобы дети выбирали именно его лошадку, он повесил на хомут колокольчики, а возок расписал цветными зверями, невообразимыми зверями, которые приходили ему в голову, когда он водил кистью по бортам им же самим сколоченных саней. Это были счастливые времена.
Потом мир сошел с ума. Ярви понял это, когда зимой восемнадцатого года увидел, что люди делают с людьми. Когда он увидел трупы русских солдат и трупы финнов, положенные на обочину дороги, чтобы наводить ужас. Когда увидел отрезанные головы, насажанные на колья, с вырезанными на лбу звездами. Когда стали вырезать целые русские семьи, проживавшие с ним по соседству.
[15]
Ярви знал, что в мире не первый год идет война, но когда увидел, что она пришла в Суоми, тогда ему стало ясно — мир неизлечимо заболел. Слишком он оказался перегружен людьми, вдобавок они не расселялись по земле равномерно, а скапливались в одних и тех же местах. Мир стал напоминать челн, в котором набралось больше пассажиров, чем он может перевезти, вдобавок они сгрудились кучей у одного борта, лаются за место и толкают друг друга. Челн раскачивается, черпает воду бортами и вот-вот должен перевернуться.
Тогда Ярви взял жену и дочь и перебрался из города в лес. Они зажили отшельниками на хуторе, от которого до ближайшего поселения людей было больше полусотни километров. Он строил, пахал, сажал, ухаживал за скотиной, огородом и садом. Он брал честную дань с леса: охотился, собирал ягоды и грибы. Он ловил рыбу в небольшом озере, формой похожем на блюдце, а чистотой на младенческую слезу. Дни текли, как облака по тихому небу. Ярви опять был счастлив.
Потом дочь выросла и ушла к людям. В городе Кякисальми она нашла себе мужа и поселилась в его доме, с его семьей. Жена Ярви была у них на свадьбе, а Ярви остался на хуторе, кто-то же должен был следить за хозяйством. Свадьба дочери — единственный раз, когда Ярви хотел покинуть хутор, но не получилось. Жена — да, она иногда ездила на их лошади в ближайшее поселение кое-что продать и кое-что купить.
Они с женой продолжали жить в лесу уже вдвоем. Иногда, обычно раз в год на рождество, дочь навещала их. Вскоре Ярви узнал, что у его дочери никогда не будет детей, а, значит, ему никогда не увидеть внуков. Не сразу, но Ярви примирился с этим.
Потом у Ярви умерла жена. Он похоронил ее над озером, там, где камни высоко подняли землю, а сосны встали плотной стеной, оберегая от ветров. Ярви навещал жену каждый день и разговаривал с ней подолгу, как никогда не разговаривал, когда она была жива. Ярви давно уже не был счастлив, он просто жил.
Потом дочь стала приезжать к нему чаще и задерживаться на хуторе на недели, а то и месяцы. Он ни о чем не спрашивал ее, она ни о чем не говорила. Но ему и так было понятно, что его дочери плохо живется с мужем. А однажды дочь, приехав из города, сказала, что остается жить на хуторе. Ярви вытащил изо рта короткую трубку и кивнул:
— Хорошо.
Ярви продолжал охотиться, ловить рыбу, ухаживать за огородом, садом и скотиной. Теперь ему в этом помогала выросшая дочь.
Однажды зимним днем он рубил перед домом дрова и сначала услышал гул, а потом увидел самолеты. Их было много. Они летели со стороны города, в который он когда-то ездил на святки катать детей в санях. Они летели со стороны государства, которое когда-то было их общим государством. С тех пор самолеты появлялись каждый день. А скоро они с дочерью стали слышать, как бьет артиллерия. И ночью, и днем. Отдельные выстрелы, залпы и целые канонады. Пушки стреляли на финской территории, а некоторые из них — так и всего в нескольких километрах от хутора. Звуки пальбы доносились с той стороны, где по рассказам дочери, финские солдаты возводили какие-то укрепления.
