Динамовец, номер которого на футболке невозможно было разобрать из-за налипшей грязи, угодил мячом из выгодной позиции не в сетку, а в ногу армейца, и мяч выкатился за пределы поля. Корнер, так, кажется, это называется?
Капитан почувствовал, как щеку обжигает взгляд, а боковое зрение поймало отражаемое весенним солнцем блеск стеклышек пенсне. А губы капитана как назло в этот миг раздвинула дурацкая улыбка, отразившая на лице его игривые мысли.
— Ну их в жопу! Не могу я на это больше смотреть! — Опять раздался в ложе голос с сильным грузинским акцентом. — Позовете меня, когда наши сравняют счет.
[13]
Берия пробирался к выходу. «А у него маленькие руки и ноги», — первое, что отметил для себя капитан при встрече с наркомом внутренних дел. Подойдя к Шепелеву, Берия хлопнул его по плечу:
— Пойдемте, капитан, в ресторане поговорим.
— Федотова надо к «замээс» представлять, — догнало капитана, покидающего вслед за своим наркомом правительственную ложу, громкое мнение Ворошилова.
[14]
В ресторан стадиона «Динамо» нарком не взял никого из замов. За ним последовали только двое охранников кавказской внешности. Шепелева тоже сопровождала собственная охрана — все та же парочка, не разлучавшаяся с ним с самого вокзала. Разлучиться пришлось сейчас — их оставили за ресторанной дверью.
— Здравствуй, Любочка, здравствуй, красавица, — приветствовал Берия выскочившую навстречу с блокнотиком наготове официантку в сиреневом переднике и маленьком бумажном кокошнике. — Сделай нам две бутылки «Лыхны» и немножко закусить.
Показав капитану, чтобы тот садился, Берия бросил пальто и шляпу на соседний стул и остался в сером двубортном пиджаке. Шепелев, шивший себе у одного из лучших портных Ленинграда, чья работа не уступала заграничной, нашел пошив наркомовского костюма безыскусным, а ткань не слишком дорогой. Вот шелковый галстук Лаврентия Павловича, похоже, имел закордонное происхождение. Повесив свое пальто на спинку стула, капитан сел напротив Лаврентия Павловича. Если ни Сам, ни охрана не воспользовались гардеробом, значит, таковы привычки хозяина — не доверять посторонним свои вещи и вещи своих людей. Охрана — видимо, привычно для себя — расположилась за ближайшим столиком, но за таким, откуда не услышишь, о чем говорят.
В ресторане кроме них пропускала увлекательный матч лишь парочка, состоявшая из основательно нагрузившегося гражданина, скорее всего, товарища выше средней ответственности, и его молоденькой спутницы, заметно скучавшей со своим другом. Берия присмотрелся к парочке, внимательно и откровенно оглядел девушку, встретил ее взгляд, сделал ей приветственный знак рукой и вдруг, внезапно повернувшись к капитану, выстрелил в него своим первым вопросом:
— Чему это вы там улыбались?
Линзы пенсне отражали огни ресторанных многорожковых люстр. «Почему его пенсне все время, как ни встретишься с ним взглядом, отсвечивает? — пришло на ум капитану. — Глаз не видно». А поскольку глаз было не видно, делалось несколько жутковато. Капитан почувствовал, что выдумывать ничего не следует, не тот собеседник, чтобы его с первых слов знакомства без последствий обманывать. Придется сознаваться, ничего не поделаешь, раз так лопухнулся с улыбочкой. И Шепелев изложил свои фантазии о матче века, правда, в смягченном варианте.
Товарищ Берия хохотал, наклонив голову и положив ладони на лысину. Тряслись его плечи, колыхались щеки. Он не смог перестать смеяться, даже когда подошла Любочка с подносом и стала перегружать на стол вазу с фруктами, тарелки с салатами, пирожки и две бутылки сухого красного вина «Лыхны».
— За такую шутку можно и к майору представить, — сумел выдавить из себя Лаврентий Павлович, когда официантка уже успела открыть вино, разлить его по фужерам и скрыться за кухонной дверью. — Обязательно перескажу товарищу Сталину. Ему понравится. Гитлера на ворота, меня в защиту, я представляю.
Наконец Берия совершенно успокоился.
— Тогда товарищ Шепелев, я вам тоже смешную историю расскажу. Да, давайте пить и есть. Будем пить по-русски, без тостов.
Товарищу Шепелеву, пожалуй, было что возразить на последнее замечание, но он счел благоразумным промолчать.
— Так вот, — товарищ нарком залпом осушил полфужера, — едем мы сюда в машине с моим заместителем товарищем Меркуловым. Он кратко обобщает мне полученное из Ленинграда ваше личное дело. И говорит, что стреляет этот капитан так себе, ничего выдающегося, рукопашным боем не владеет и вообще не спортсмен. Как же, удивляется Меркулов, этот капитан так сумел отличиться и в Ленинграде, и тем более в Финляндии. Тогда я ему говорю: «Товарищ Меркулов, я вот тоже неважно стреляю и дерусь, по-вашему выходит, я тоже ни на что не сгодился бы в Финскую войну или в Ленинграде?» Он заерзал, понес какую-то лакейскую чепуху, пришлось прервать и объяснить, что для оперативного работника и даже для диверсанта важнее всего умение быстро соображать и мгновенно принимать важные решения. Правильно я говорю?
— Совершенно с вами согласен, товарищ народный комиссар…
— Бросьте, товарищ Шепелев, — перебил его Берия. — Называйте по имени-отчеству, мы в ресторане, а не на совещании. Знаете, как вы очутились в Москве, — это было произнесено без намека на вопросительную интонацию, и без паузы последовало продолжение: — Товарищ Сталин меня спросил, выздоровел ваш герой? Звоню в Ленинград, узнаю, что герой еще в госпитале. Что ж, интересуюсь, у вас так медленно лечат? Говорю, что у нас в Москве уже давно поставили бы человека на ноги. А они поняли это как приказ доставить вас немедленно. Что ж, тем лучше. Потому что по дороге сюда, на стадион, пришла мне в голову идея. Тем более наш главный врач Новиков заверил, что с вашим здоровьем все в порядке. Правда, порекомендовал отдых и хорошее питание…
Берия налил себе вина в опустевший фужер.
— Кому перешла ваша агентура? — Лаврентий Павлович неожиданно поменял тему. — Она же должна была кому-то перейти, когда вас командировали на фронт?
Вопрос капитану понравился. Вопрос человека, не понаслышке знакомого с оперативной работой. Шепелев почувствовал к грозному товарищу Берия профессиональную симпатию. Видимо, ему не приходится объяснять простые вещи. Кстати, тому же Алянчикову и некоторые оперативные азы не растолкуешь. Даже от Деда порой ему трудно было добиться понимания. А о Ежове капитану доводилось слышать, что тот был профессионально крайне некомпетентный человек.
[15]
— Старшему майору Нетунаеву, но он скончался от сердечного приступа как раз в середине января, когда я находился на Карельском перешейке.
