— Где? — спросил Канарис.
— Во Львове. Его с группой послал туда господин Лахузен. Есть в нем задатки командира и лидера. Справится. Так что временно порекомендую вам другого человечка, а когда Микола вернется, его бы хорошо поставить.
И думал при этом Степан: «А вернуться он должен, обязан вернуться на коне. С выполненным не абверовским заданием, бог с ним, а с выполненным моим заданием. После осуществления задуманного содрогнется, если не вся Украина, то Западная точно, и потекут в наши ряды реки народные, реки гневные».
— Хорошо, пусть будет так…
Бандера ушел, несколько обиженный, что визит продлился так недолго. Неужели батьке Канарису больше ни о чем неинтересно поспрашивать Степана Бандеру? Мог бы хоть из вежливости…
Канарис мог бы и не встречаться ни с Мельником, ни с Бандерой. Пускай с ними, как и до этого, имеет дело Лахузен, но начальнику абвера захотелось наконец-то самому взглянуть на лидеров этого пресловутого ОУН. Посмотрел он на обоих. Оба не произвели сильного впечатления. Оба не слишком умны. Но во втором, в этом Бандере, больше силы. Правда, силы звериной, жестокой. Доведись такому сделаться гауляйтером Украины, о свободе которой он так печется, всплакнет его родина тогда кровавыми слезами…
Глава четвертая
Бег
В карцере, не имеющем окон, приближение вечера не ощущалось. Часы на руках заключенных отсутствовали, приходилось опираться на собственное чувство времени.
— Я, фраерок, ни о чем не пожалею, красиво пожил, — говорил вор по кличке Жох, он же капитан по фамилии Шепелев. — Какие женщины меня любили! В каких местах гулял, а в карманах громко шелестело! У меня в настоящем выбора нет. Следак грозился послезавтра закрыть. В лагерь сесть или на часок в общую камеру — там и там вилы. А до лагеря меня вагончик не довезет, выгрузят с высунутым языком. Мне больше нравится лечь от пули легавого, чем от заточки или удавки какого-нибудь баклана. Я соскакивать буду.
— Що будеш?
— В рывок уходить, в побег. Как только шанс представится, пусть самый дохлый. Думаю рвать, когда перевозить будут. Рвану от конвоя, а там уже как карта ляжет. Может, и промажут все. Я тебе говорил, фраерок, — Шепелев протянул руку в направлении Кеменя, — не валяйся и не сиди на камнях. Потом полжизни лечиться будешь.
— А як же спати? — спрашивая, он пересел, как и его визави, на корточки.
— Как, как! Десять минут на одном боку, потом просыпаешься от холода, сорок отжиманий столько же приседаний, и десять минут на другом боку. По-другому не выйдет. Трудно сказать, как тут будет, выражаясь в градусах, но выражаясь в ощущениях — офигеешь, фраерок.
«Может, и не придется спать, — подумал капитан. — Но ты о том не должен догадываться…»
* * *
Шепелев ждал возвращения Кеменя с допроса с таким нетерпением, будто на этом операция и разразится счастливым концом. Как же, «концом»!.. Началом она разразится, а дистанция, на которой придется соревноваться, считай, не отмерена. Но, не стартовав, до финиша не доберешься, а старт еще не взят. Ну а все то, что происходило до этого, можно поименовать лишь разминкой.
Капитан отметил в своем состоянии еще один любопытный нюансик — ему хочется действия. Закис он в госпиталях. Начал привыкать к полусонному состоянию, начал уже по-стариковски вслушиваться в телесные шумы, вглядываться в болячки. А сейчас в карцере-морозильнике, где не сядешь, не ляжешь, где если не будешь иногда разогреваться гимнастическими упражнениями, то застучат зубы, так вот в этом карцере капитан почувствовал себя окончательно выздоровевшим. Потому как вернулся в настоящее дело. Нет, он действительно соскучился по тому веселому кровотоку, что бежит сейчас по жилам. Ощущения, даруемые опасной игрой, пожалуй, посильнее будут иных переживаний. Уже не расстраивал капитана несостоявшийся санаторий. После отдохнем. Никуда он денется, волной его не смоет…
Ага, ведут! Раздались звуки, обычно сопровождающие привод заключенного в камеру. Запустили Кеменя. На этот раз он не застыл за порогом, а быстро подошел к «Жоху». Оглянулся на запертую дверь…
Взволнованно, следует заметить, оглянулся. «Заглотил, — радостно стукнуло в душе капитана. — Правильно мы рассчитали».
Под «мы» капитан имел в виду себя и старшего лейтенанта Адамца. Берия нарисовал общий эскиз операции, поставил задачу, а дальше думайте сами. На чем строить расчет, на что делать ставку. Они сделали ставку на естественное и понятное стремление человека просто жить и, по возможности, не за решеткой.
— Ти сказав, бигти будеш? — Кемень подошел вплотную. Глаза его лихорадочно метались в глазницах, нервно подергивалась щека со свежей припухлостью на скуле, он то и дело слизывал кровь с разбитой верхней губы.
На сегодняшнем допросе ему должны были втолковать, что ждет его, врага народа, в недалеком будущем. Он и сам, конечно, догадывается — «что», но напомнить было необходимо. Не калеча, но чтоб до печени дошло сие глубокое осознание. Вроде бы дошло…
— Шанс, ти сказав. Цей шанс е.
— Ну, говори, говори, фраерок, не тяни. — «Капитан в образе вора» взял Кеменя за грудки, встряхнул. — Вижу, как у тебя глазенки блестят. Чего ты там разнюхал?
— Шанс тоби йде.
Очень важно, чтобы он это сам предложил — снимало на будущее многие вопросы.
— Ну! — поторопил «Жох» не только словом, но и дополнительным встряхиванием.
— Слухай, шо я бачив…
А увидел он, что и должен был увидеть, если старлей Адамец, отвечающий за наружные работы, не подкачает. Выходит, не подкачал, судя по возбужденному рассказу на полурусском языке.
Кеменя вели с допроса, все по дороге было как обычно, но вот его подвели к последней коридорной решетке, отгораживающей закуток с их карцером и еще двумя камерами. На подходе к решетке Кемень углядел, что один из двух надзирателей не стоя встречает их прибытие, а сидя. И сидя как-то чересчур расслабленно. Кемень косился в его сторону при подходе, продолжал коситься, стоя лицом к стене, ожидая, когда отопрут. И убедился — второй надзиратель мертвецки пьян. А потом расслышал, как его конвоир шепчется у решетки с первым надзирателем: «И не боится?» — «Да ему нонче все равно. Он прямо со свадьбы сюда, тут продолжал» — «Не доложишь?» — «А ежели я завтра буду со свадьбы?»
— А нас ще виводити повинни, — глаза Кеменя горячечно сверкали.
Продолжая держать сокамерника за грудки, капитан чувствовал, как тот дрожит. Стал бы он так волноваться, если б не загорелся отчаянной мыслью, которой и должен, просто обязан был загореться.
— Понял я, — «Жох» отпустил пиджак украинца и взбудоражено заходил по камере. Потом вернулся к Кеменю, прижал к стене, локтем надавил на горло:
— С мусорами удумали?! Чтоб пристрелить при побеге?
Их глаза были рядом, почти касались ресницами друг друга.
— Навищо… зачем мене?
