– Хочешь, сказку расскажу про белого бычка?
А она отворачивается. Ничего. Тут главное – настойчивость. Я продолжаю:
– Ты отворачиваешься, я отворачиваюсь, хочешь, сказку расскажу про белого бычка?
Молчание.
– Ты молчишь, я молчу. Хочешь, сказку расскажу про белого бычка?
Ну когда-нибудь она заговорит?
– Ты молчишь, я молчу. Хочешь, расскажу тебе сказку про белого бычка.
– Да чо ты пристала?
– Ты – да чо ты пристала. Я – да чо ты пристала. Хочешь, сказку расскажу про белого бычка?
А Олька всё ревёт и ревёт. Не думала, что у неё такие способности. Тут автобус остановился, потарахтел-потарахтел… И вдруг! Когда двери начали закрываться, Олька моя взяла и выскочила! Как ещё её не зажало. Во даёт!
– Олька! – крикнула я и дёрнулась за ней. Но двери уже закрылись, и автобус поехал дальше. А Олька осталась реветь на улице. Ну что за человек!
Я хотела выйти на следующей остановке и пешком идти обратно. Но Пашка сказал:
– На надутых воду возят.
И я подумала, что он прав, нечего обижаться. Села рядом с ним, он всё рассказывал про то, что ему надо какой-то адаптер купить. Просто необходимо. Я слушала и не слушала, всё думала и думала про Ольку. Нет, пожалуй, надо выйти и найти её.
– Ненормальные обе! – крикнул Пашка, но я уже выбежала из автобуса.
Я и по дороге потом бежала, и по посёлку, но нигде Ольку не видела. На стадионе её не было, дома – тоже не было. У Барона искать её теперь было бесполезно. Вряд ли она вообще когда-то сунется к Пашке. Оставалась только голубятня.
Точно, она была там. На самом верху. На крыше. Сидела прямо на шифере клетки. Вот чумная! Я никогда бы не залезла. Я вообще боюсь высоты, а тут ещё под клеткой нет ничего, только воздух. Рядом с голубятней собралась, наверно, половина Шиховых. Была, конечно, и Санна Ванна. До всего ей дело, смотрит за нашим поведением даже на каникулах. Да, Ольке не позавидуешь. Бросила свой ларёк Полина с вечно соловыми глазами. Петролиум притопал из своего сада. Дед Ефим стоял на цыпочках почему-то. На спине у него висел вечный рюкзак-колобок, а в руках было синее ведро с жидким цементом. Тяжело же. Моя мамка тоже, конечно, была тут, она же медсестра. Мало ли. Даже ипотечники прибежали из своих новеньких домов. Все стояли и глазели на Ольку. И разговаривали друг с другом почему-то шёпотом.
– С ума сошла!
– Чего это она?
– Говорят, несчастная любовь…
Сумасшедшая – вот уж точно. Но про несчастную любовь – это они загнули. Я бы при случае поспорила. Но не сейчас. Сейчас я смотрела во все глаза на свою Ольку. А она не обращала ни на кого внимания. Подняла бледное лицо к небу и напевала себе:
– Полетели высоко белые снежинки, полетели высоко белые снежинки, полетели высоко белые снежинки, полетели высоко белые снежинки…
Бесконечно.
– Старые же доски! – Я думала, эти слова сами у меня в голове появились. А это сказала Елена Васильевна, наша библиотекарь. Громко и пискляво, даже Олька услышала. Услышала и вздрогнула, петь перестала. И сразу же – как будто с яблонь начали падать яблоки: тум-бум-бум, тум, тум-тум – все разом заговорили вслух, всё громче и громче. Бегают вокруг голубятни, кричат Ольке:
– Слезай! Давай-ка, спускайся оттуда! Ну! Не дрейфь!
– Мама! – вдруг закричала Олька и встала на крыше в полный рост. Почти в полный, потому что колени она разгибать не стала. – Мама! Иди сюда! Я здесь!
По дороге шла тётя Надя, Олькина мама. Вроде бы медленно, еле ноги передвигаются, а приближается очень быстро. Молча она взяла меня за руку, и к голубятне мы пошли вместе. Молча поднялись на второй этаж. Олька очень тихо сказала:
– Мама, я через окно.
Мы выглянули из окна. Бедовая девка! Совсем плохо с головой. Как она смогла из окна забраться на крышу? Там ширины – около метра. У голубятни молча стояли люди. Смотрели на нас.
– Как ты так? – спросила я. Маринка не услышала.
– Сейчас-сейчас, – повторяла тётя Надя, – сейчас-сейчас.
– Мам, а скажи: «Я иду по ковру».
Тётя Надя всё трогала подоконник, больше ничего не делала.
– Страшно? Не смотри вниз.
– Ага.
Тут сзади кто-то затопал. Дед Ефим принёс широкую доску. Отодвинул нас. Один конец доски поставил под самую крышу, другой – точно в дальний угол оконного проёма. Доска встала ровно. Ефим прошамкал:
– Давай, потихонечку. По доске.
– Оля, золотко, повернись спиной, – стала говорить ей её мама, – присядь. Так… Одну ногу спусти на доску. Левее… Хорошо. Теперь вторую. Так… Ложись на крышу. Теперь потихоньку… По доске…
И тут Ефим подхватил её на руки! Хотел поставить на пол, но ноги у Ольки подогнулись, и она села. И снова заревела. Я тоже уселась рядом и давай реветь. И тётя Надя тоже.
– Тьфу ты! – сказал Ефим, убрал доску и ушёл.
– Домой, идите по домам, – услышали мы голос Санны Ванны. – Девочки там сами.
Постепенно на улице всё стихло. Олька выглянула из окна. У голубятни никого не было.
– Лучше бы я поехала с вами.
Кто спорит – конечно, лучше.
Первое сентября
Такого первого сентября у меня ещё не было! Да и ни у кого другого тоже не было. Маринка с Пашкой приехали за мной на Бароне! То есть не на самом Бароне, а на телеге, которую он вёз. На резиновом ходу. Я как раз была на улице, делала себе букет, когда они приехали. Пашка не наврал: у него была телега. Прокатимся с ветерком! Надоело уже сидеть дома.
Папка меня целую неделю, до самого первого сентября, не выпускал гулять. В огород и к курицам я ходила, конечно, но только с мамой. Остальное время сидела и читала всё подряд, только про лошадей решила не читать больше. Пусть сами кормят своего Барона, сами ходят за ним, сами читают книги про лошадей, а я устраняюсь, беру самоотвод. В моей жизни больше не будет места лошадям, ничего не поделать.
Днём я звонила Маринке. Хоть они с Пашкой и занесли меня своевольно в автобус, всё равно она, наверно, осталась моей подругой. Правда, на обратном пути с голубятни она всё время ворчала, что никогда больше не свяжется со мной, не будет такого, что вообще-то она не нанималась искать меня по всему посёлку, позорища кусок, и вообще, только ненормальные лезут на крыши, да ещё такие дурацкие крыши, которые и сами могут слететь от лёгонького сквознячка. Она бы ещё что-нибудь сказала, но мы подошли к дому. Главное, мама моя даже не перебивала её! Поэтому теперь я Маринке быстро-быстро говорила в трубку:
– Привет, это я, меня не выпускают. У Ефима там подвал, надо будет проверить, без меня не ходи. Лето кончается, шиповник поспел, скоро копать картошку. Зацвели астры и гладиолусы, если у тебя не цветут, я тебе дам, а ещё спаржу, получается благородно. Сегодня приготовила гречку, как там Барон, дай ему яблоко, не говори ничего Пашке про меня. Читаю «Два капитана», представляешь, мальчик не говорил, а научился, передай привет Славику и Сергуне, пока.
