Вот об этом я постоянно и думаю, когда вспоминаю про Пашку. И про Маринку тоже. Она стала какая-то грустная, ну, она всегда такая, когда её папка выходит за пределы. Только если идём купаться, веселее бывает. Это одно и радует её: Маринка здорово плавает, никому не угнаться. Сергунька и Славка старше, но и они не могут. Вода прогрелась, и Маринка постоянно теперь пропадает то на реке, то на озере, точнее в воде. Мне кажется, у неё скоро вырастут перепонки между пальцев, как у лягушки. Ничего особенного в этом нет – говорят же, будто люди вышли из воды когда-то, сто миллионов лет назад. Мне кажется, Санна Ванна у нас если не с перепонками, то точно с какими-нибудь жабрами: сколько она поливает школьный огород, столько никто не поливает, у нас там стоит бочек пятьдесят, наверно, не меньше.
– Маринка, вылазь из воды, лягушкой станешь, – однажды я ей сказала. Она вышла на берег – все губы синие, руки-ноги покрылись гусиной кожей.
– Покажи руки, – говорю. – Смотри, у тебя уже перепонки растут!
Мне и правда показалось, что кожи у неё между пальцев как-то больше стало.
– Сама ты перепонка, – ответила Маринка и легла на полотенце, греться на солнце.
– Какая перепонка? – поднял голову от старинного телефона Пашка.
– Да вот, Олька – перепонка, – сказала Маринка.
– Перепонка, перепонка, перепонка, – начал бормотать Пашка, не отрываясь от работы. – Слушайте, а чего это Ефим всё время таскает? Знаете?
Точно! С этими купаниями и прогулками с Бароном мы совсем забыли о дяде Фиме.
– Мамка говорит, у него что-то странное в голове творится, – ответила Маринка. – У него на войне друг погиб, и он никак успокоиться не может. Съездил туда, ему показали место, где друга убили, у Ефима там приступ был. Или, погоди, не друга. Брата. Брата там убили. Ефим теперь на пенсии, раз не может работать.
– Он только сядет за руль – сразу видит войну, будто он в танке, – добавила я. – Марин, погоди, слушай, но он же сам воевал!
– Кто его знает, воевал или нет. Не поймёшь. Вроде рассказывает какие-то всё истории, но мамка его военный билет не видела. Она же медсестра, про всех всё знает. В военкомате тоже ничего сказать не могут, тогда сплошная неразбериха была. Так что ещё неизвестно.
Пока Маринка рассказывала, Пашка всё возился с телефоном. Потом вставил в него симку, позвонил с другого. Заиграла какая-то классическая музыка. Пашка послушал и спросил:
– Так он дурачок, что ли?
– Мамка говорит, это другое: психоз вроде бы. Его злить нельзя. И в машину ему садиться нельзя тоже, даже если не за руль, а просто. Ни в какой транспорт нельзя. Он хотел кондуктором пойти, и то его не взяли.
– Ну и правильно, – сказала я, – не надо работать кондуктором, они дымом кашляют.
– Че-го? – спросил Пашка и начал хохотать. – Дымом?
Маринка тоже засмеялась. Мне и самой стало смешно, но я правда однажды ехала в автобусе, в котором было как-то задымлено. Кондуктор кашляла, а в автобусе от этого дыму только больше становилось. С тех пор я раздумала быть кондуктором, а то до этого хотела.
– Правда он строит убежище себе? – спросил Пашка.
Маринка поглядела на него круглыми, просто круглейшими глазами. Покрутила у виска. Ничего отвечать не стала. Что тут скажешь?
– А давайте за ним следить, за Ефимом, – предложил Пашка, – и на телефон фотографировать. Вот и узнаем.
Мы с Маринкой переглянулись. Ого! Значит, не только у нас с ней мысли сходятся.
– Может, и правда строит… – как-то само собой сказалось у меня, я не хотела. Маринка поглядела на нас с Пашкой, как на своих братьев, когда у них велики ломаются, и начала одеваться.
Полетели высоко белые снежинки
Наконец-то эта практика кончилась. Нам дали последнюю зарплату и ещё премию. Мы с Олькой сразу же начали их тратить. Купили мороженого, пошли смотреть разные хозяйственные вещи. Олька купила совок и веник, я – новое пластмассовое ведро и калоши маме в сад. Старые Сивый погрыз. Олька долго смотрела на моё оранжевое ведро, так ей понравилось. Но она мало заработала, поэтому покупать такое же не стала. Меньше – только Надька Кондрашкина, Ванька и Пашка. Пашку вообще можно не считать, он только что переехал и работал-то всего ничего. Кондрашкина на поле, вместо того чтобы полоть, кидалась репьём. Набирала в посёлке репей, везла в своём ведре, а потом кидалась. Отвлекала других. Или сорняками, если репей забывала. А я заработала почти больше всех, ну, в лучших работниках. Я двумя руками полю и без остановок. Так что получается быстро.
Олька, может, это ведро и купила бы, но я ей напомнила про тушь. Мы хотели купить тушь для ресниц. Я давно мамке говорила, что мне надо глаза красить, а она всё: «Заработаешь – купишь».
Вот, заработала. Олька тоже захотела тушь. Она вообще часто за мной повторяет. Ну и что, это её дело, пусть повторяет. Такой характер.
Тушь мы решили купить в городе. Понятно же, там лучше. Вероника из восьмого сказала нам, в какой магазин лучше поехать. Там и недорого, и фирмы хорошие.
Олька говорит:
– Давай на великах поедем! Попроси у Славки!
Ну о чём она! Чего смеяться? Я ей популярно объяснила, что просто смешно на велосипедах до магазина добираться. Куда их там денешь? Один выбирает тушь, а другой смотрит, чтобы транспорт не угнали? А потом меняться? И устанешь туда-сюда гонять – вон какое солнце под конец лета вылезло. И так купальным днём жертвуем. А она упёрлась: не поеду да не поеду на автобусе. Потом придумала ехать в противогазе. Побежала в школу выпрашивать, нам показывали на ОБЖ. Совсем с головой у девки беда! В противогазе на автобусе! Конечно, никто ей в школе ничего не дал.
Стоим мы на остановке, она носом хлюпает. Тушь купить надо, а на автобусе ехать не хочет. Подошёл Пашка-ипотечник. Он решил для компьютера что-то купить, хотя его копеек, наверно, вообще ни на что не хватит.
– Чего она? – спросил.
– На автобусе ехать не хочет.
– Дым?
Олька кивнула и разревелась. И вот чего теперь с ней делать?
– Пойдём, – говорит Пашка, – со мной. На Бароне доедем. На телеге.
Мы уже весь двор у Пашки знаем – никакой телеги у него нет. Так мы ему и сказали. А он улыбается.
– Вот увидите.
И тут автобус подъехал. Мы с Пашкой не сговариваясь Ольку под локти подхватили – и в автобус. Внесли просто. Повезло, что мы одного роста, удобно. Места свободные были, у нас же конечная. Олька не садится, стоит у заднего окошка, ревёт, слёзы вытирает. Ладно при мне. Но тут же Пашка и ещё народу полно, новожилы. Может, зря мы её так? Но пока уговоришь, автобус уйдёт, а до следующего ещё полчаса, вечно она как маленькая.
Пашка сел впереди, нас позвал. Олька мотала головой: не пойду, не пойду. А я села, потом встала, к ней подошла. Говорю:
