– Так точно! И даже состарили его до нужной кондиции! Комар носа не подточит!
– Да ладно, – заулыбался командир, – за ночь? Журнал ГЭУ? Втроём?
– А нет же невыполнимых задач для человека, который сам не должен их выполнять. Народная мудрость! – вставил Антоныч.
Командир откинулся в кресле, сложил руки на животе и мечтательно закатил глаза:
– Вот это ты, Антоныч, умеешь фантазию мою распалить!
Приехал штаб флота, объявили тревогу, раскидали проверяющих по отсекам и боевым частям и начали прощупывать нас на предмет профессионального мастерства и порядка в быту. Мы с Антонычем сидим в центральном с крайне тревожными лицами и делаем вид, что ужасно заняты. И скажу я вам, что у военных это искусство делать вид, что ты ужасно занят в то время, когда ты не занят ничем, возведено в ранг абсолюта. Шлифуется и оттачивается годами, и нет пределов в совершенствовании этого самого полезного на службе навыка!
– Слушай, Эдуард, а вот что, интересно, будет, если трюмный журнал заставят без помарок вести? Вот что тогда Борисыч делать станет?
– Думаю я, Антоныч, что он его тогда вообще вести не станет.
– А давай-ка проверим. На-ка тебе трюмный журнал Борисыча и положи его себе под жопу!
– Антоныч, так-то это подстава! Борисыч злой и сильный!
– Отставить обсуждать приказания! Сказал – ложи, значит ложи!
Ну положил, конечно, куда деваться-то? Прибегает Борисыч минут через десять. Я булки сразу расслабил, чтоб края журнала из-под жопы не выглядывали – Борисыч-то хоть и справедлив, но суров.
– Антоныч, где мой журнал трюмный? Тебе давал вчера на подпись!
– Андрюха, ты чо? Я тебе вчера его и отдал взад!
– Да ладно?
– Я те говорю! Отдал!
Борисыч зависает на секунду и чешет в затылке:
– Эд, журнала моего не видал?
Я поворачиваюсь как можно больше затылком к Антонычу и начинаю кривляться лицом, показывая вниз глазами, носом и ртом:
– Не, Андрюха, не видел!
Андрюха думает ещё секунду:
– Да и хуй с ним! Нет журнала – одно замечание, есть журнал – восемь! А чо ты кривляешься-то?
– Ах он кривляется, сука! Бунт затеял, поганец, в трюмных войсках! – негодует Антоныч. – Куда побежал? Вон твой журнал, под жопой у Эдика, забери!
– В пизду! – кричит Борисыч из-за переборки. – Сейчас вам папа покажет, как надо проверки без документации проходить!
И прошёл, а как вы думали? Три стандартных замечания получил: «В трюме седьмого – говно; пятки раздвижных упоров не начищены с достаточной степенью; топор на щите плохо наточен». Так и пришёл на разбор с топором в руке.
– Тащ офицер, – несколько напрягся начальник штаба флота, – а зачем у вас топор?
– Наточил, тащ контр-адмирал!
– Э…
– Устранил замечание! Принёс предъявить по горячим следам!
– Блядь, ты себя в зеркало-то видел с топором в руках? Напугал дедушку, вахлак! Что там у него ещё за замечания? Начнём с него, остальные-то хоть без топоров пришли!
– В трюме седьмого – говно, тащ контр-адмирал!
– Это само собой, это же трюм седьмого! Много?
– Много!
– Просто много или пиздец как много?
– Просто много!
– А, ну это – нормально! Поехали дальше. Что там у нас?
По журналу ГЭУ замечаний не было.
– Ну, молодцы! – сказал потом командир. – Не то что совсем молодцы, сами же накосячили, но выкрутились, за что и хвалю!
Вообще документация на флоте – это важно. Не знаю, для кого, но что важно – точно знаю. Чем больше бумаг, тем выше непотопляемость, так сарказмили по этому поводу моряки, которые в море ходили и воспринимали эту запротоколируемость каждого своего шага как неизбежное зло, с которым хочешь не хочешь, а приходилось мириться.
Синий шарик
Вова сидел на пирсе, понурив плечи, курил и пел. Клубочки сизого дыма, подгоняемые ужасно фальшивыми нотами, испуганно шарахались к пилотке, которая неизвестно каким чудом висела на Вовином затылке, нагло поправ законы всемирного тяготения, и быстро-быстро таяли под лучами весеннего солнца. Видимо, спешили поскорее покинуть сей мир, чтоб не быть свидетелями и слушателями фальшивых завываний.
Удивительным был не сам факт пения Вовы (что тоже удивительно), а то, что именно он пел:
– Синий ша-а-арик, ты не ве-е-е-ейся над мойейю-у-у-уу га-ла-вой…
Мы с Игорем только вышли из сопок и, разморенные неожиданно ранним солнцем, шли заступать на дежурство по своему крейсеру, неся шинели в руках, шапки в сумках и слёзы в глазах. Сумки мы носили с собой всегда, после того, как я однажды спросил у трюмного Борисыча:
– Борисыч, а зачем ты всё время с сумкой пустой ходишь туда-сюда? Смысл?
– Ну как. А вдруг я украду что-нибудь на корабле, мне же надо будет это в чём-то нести?
– Глубокая мысль.
– Логика, царица наук, мать её! Учитесь, дети, пока бесплатно!
До сих пор так и не могу ходить без сумки на плечах или рюкзака за спиной, хотя так ничего и не украл ни разу. Вот не гад Борисыч этот?
Шли мы в приподнятом настроении. Игорь только что закончил создавать компьютерную программу с графической оболочкой по обучению алгоритму пользования ДУКом, а так как я во время созидательного процесса подносил ему чай, выполнял его непосредственные должностные обязанности командира дивизиона живучести и был единственным тестировщиком программы, то тоже считал себя соавтором этого чуда инженерной мысли, помноженного на невероятные возможности 486 процессора.
Вот вы создавали когда-нибудь что-нибудь с неявными утилитарными перспективами, но, тем не менее, очевидно крутое и непосредственно относящееся к техническому прогрессу человечества? Если создавали, то понимаете, что гордость всё равно переполняет вашу грудную клетку некоторое время, и вот именно с такими переполненными грудными клетками мы и шли, обсуждая, как будем дальше двигать технический прогресс (в какую сторону и как далеко), а тут поющий Вова. Сама картина поющего Вовы может повергнуть в уныние даже далай-ламу, чтоб вы понимали, а тут ещё песня такая тоскливая.
– Вова, – спросил Игорь, – что случилось-то?
– Всё пропало, ребята, – вздохнул Вова клубом дыма.
– Всё пропало уже давно. Но это же не повод петь грустные песни на фоне красы и гордости Северного флота, а также лучшего корабля по ракетной подготовке!
– Всё пропало, ребята! – гнул свою линию Вова. – Я оказался воплощением хаоса и тлена и, похоже, довёл нашу воинскую часть до расформирования и несмываемого позора!
