Письмо, полученное аболиционистом из Нью-Йорка Люисом Таппаном от выжившего на «Ла Амистад» раба по имени Кейл
В качестве вознаграждения за удавшийся план, именно мне поручили наутро лично передать Джонсу документы об освобождении и снабдили засекреченным адресом дома под названием Не Здесь и Не Там.
А в качестве наказания за глупость, проявленную Джорджем Хиггинсом и выразившуюся в том, что он по уши влюбился, именно его назначили моим сопровождающим.
Мы с ним встретились возле резиденции его матушки напоминающим сахарную вату ранним февральским утром; солнце казалось бледным, как устричная раковина изнутри, маленькие воробушки обменивались приветствиями, сидя на голых ветках деревьев. Увидев, что я подъехал, Хиггинс докурил тонкую сигару, бросил ее на булыжную мостовую, во все стороны разлетелись искры – очевидно, он только что вышел из своего дома, что находился неподалеку от Вашингтон-сквер. Расплатившись с извозчиком, я снова внимательно оглядел Хиггинса. Он мне не понравился. Выглядел примерно так, как большинство приговоренных к смерти в Гробницах, когда в день казни им утром приносят завтрак. Видно, уже почти решил про себя, что напускать бравый вид бесполезно.
– Ну, как там наш Жан-Батист? – вместо приветствия спросил его я.
– Мы с экономкой отмывали его раз десять. Не мешало бы отдраить еще раз семь или восемь, тем более что он оказался весьма податлив. Плескался, как рыбка, хохотал и брыкался, когда мы пытались вытащить его из воды.
– Что ж, неплохое начало для вступления в новую жизнь.
Хиггинс вздохнул.
– Возможно, вы правы. Но я не мог удержаться от мысли, что все теперь пойдет как-то иначе.
Я напрягся – ну вот вам, пожалуйста. Как-то иначе? Что ж, тут я был согласен с Хиггинсом. Но я что-то определенно упустил из виду, какая-то ошибочная циферка закралась в балансовый отчет и извратила его, и весь мир начал выглядеть иначе, казался слегка перекошенным, а борода бедолаги – какой-то уныло обвисшей по краям; и в обычно таких живых, искрящихся умом глазах читалась грусть. Поглубже затолкав кончик шелкового полосатого галстука за вырез жилета, он взглянул на дом матери и покачал головой.
– И не только потому, что я сам того желаю. Не могу проследить, с чего все началось и затем пошло… неправильно.
Со смерти Люси Адамс, удивившись, подумал я.
Нет, не с этого! С похищения Варкером и Коулзом. А потом еще… эти ужасные слова, вырезанные на груди красивой женщины много лет тому назад.
Пока Хиггинс с тоской взирал на дом матери, я вдруг понял, что не имею ни малейшего понятия, с чего все началось. И это меня встревожило.
Я явно что-то упустил.
– Все же придется вывезти их отсюда.
– И как тогда мы будем выглядеть? Отправлять их неведомо куда в этот жестокий мир просто потому, что они попросили? – Он, склонив голову, вопросительно заглядывал мне под поля шляпы.
– Не знаю, мистер Хиггинс. Может, они заслужили это право?
– Гм… – Он направился к двери. – А знаете, мы с вами уже прошли через такое… что можете называть меня просто Джордж. Почти все так и называют. Даже этот мошенник Инмен с биржи, будь он трижды проклят.
Я замедлил шаг. Джордж Хиггинс походил на настоящую крепость, а не человека, с высокими стенами, бойницами и рвами, и его тон предполагал, что мне давался некий пароль, с помощью которого можно было перекинуть через ров мостик.
– Правда?..
– Нет, конечно, если вам хочется, чтобы я продолжил называть вас мистер Уайлд, тогда беру свое предложение обратно.
– О, что вы! Да называйте меня как вам будет угодно. Вообще-то я подозревал, что про себя вы называли меня копом с прокисшими мозгами, или даже еще того хуже.
– Было дело. – Он сдержанно улыбнулся, снял шляпу и перчатки. Дверь отворилась. – Но потом решил, что Тимоти как-то больше вам подходит. Нет, не подумайте, я вовсе не склонен восхищаться нашей полицией и не собираюсь голосовать за демократов – во всяком случае, в ближайшем будущем.
Войдя в гостиную, Джордж Хиггинс нежно поцеловал мать в морщинистую щеку. Если он и сердился на нее за то, что она скрыла от него местопребывание Делии, то виду не подавал. Миссис Хиггинс сидела за столом, перед маленьким подносом, где стоял ароматный чай и блюдечко с намазанным маслом печеньем. Плечи ее были укутаны в широкую красную шаль.
– Приветствую, мистер Уайлд, – сказала она, прежде чем я успел вымолвить хоть слово. – Джордж, дорогой, надеюсь, ты не будешь упрекать меня? Но злоупотребить их доверием…
– Никаких упреков, мама. Все понимаю. – Голос его звучал глухо, словно со дна глубокого колодца. – Ты поступила, как считала нужным. Но я должен повидаться с Делией до ее отъезда. Поскольку все же принимал кое-какое участие в подготовке этого путешествия на север.
– Она тебя ждет, – сказала мать и стряхнула крошки с пальцев. – Все готово, все распоряжения сделаны, но… Я бы попросила вас, мистер Уайлд, оказать такую любезность и присмотреть за тем, чтобы отъезд прошел гладко. Очень была бы вам признательна. Он состоится через два дня. Первого марта.
– Буду непременно.
– Знаешь, мама, я бы тоже хотел присутствовать при этом событии, ради собственного спокойствия, – заметил Хиггинс. Хотя сам тон его говорил о том, что душевное спокойствие он вряд ли когда-нибудь снова обретет.
Она взяла его за руку.
– Мне так хотелось бы избавить тебя от всего этого, мальчик. Страшно хотелось бы.
Он сжал ее пальцы, затем развернулся и зашагал к потайной дверце. Мы с ним прошли через музей, озаренный бесчисленными лампами, свет их переливался и отражался в хрустале. Никто не встретил нас на узкой лестнице, ведущей в подвал, а также в отгороженной от всего остального помещения палате для больной. Кровать, на которой лежала беглая рабыня, пустовала. Но вот наконец мы дошли до двери гостиной, и Делия, услышав шаги, окликнула нас.
Она сидела в широченном кресле – рядом примостился маленький Джонас – и читала ему книжку. Делия сменила прическу: заплела волосы в косу и уложила ее вокруг головы, как корону, что придавало женщине поистине царственный вид. Но в изгибе бровей при этом не читалось никакой надменности, как и в сложенных бантиком губах – ни тени отчужденности или безразличия. Видимо, она специально смоделировала этот образ, чтобы было легче принять достаточно жестокий удар. Если б у жены Лота было достаточно времени подготовиться к трансформации, она избрала бы ту же тактику – укрепила бы позвоночник и нежно изогнутую в прощальном жесте руку, и тогда, обернувшись, не превратилась бы в соляной столб. Тогда она смогла бы бросить последний прощальный взгляд на дом, в котором прожила всю жизнь, и смотрела бы на него именно с таким же выражением, как сейчас Делия. Какое-то время я мучился, пытаясь вспомнить имя жены Лота; только затем до меня дошло, что вроде бы в Библии оно не упоминалось.
