— Великий — это тот, кто дает советы моему народу.
Старик сделал нетерпеливый жест и обратился к Вылке:
— Я сказал все. Так решил совет. Больше нет слов в моих устах.
Маньца повернулся и в сопровождении своих сородичей пошел к дому. Но охотники не вошли за ним в хижину. Они уселись у входа лицом к Хансену и его спутникам. Когда Хансен сделал несколько шагов к становищу, охотники вскочили и схватились за луки.
10.
10.
ВЫЛКА ВЕДЕТ ПЕРЕГОВОРЫ
Несколько пущенных стрел убедили Хансена в том, что туземцы не шутят.
Не желая раздражать их, Хансен решил повести переговоры. Он снабдил Вылку богатым ассортиментом вещей, пригодных для подарков. Здесь были ножи, табак, сахар, несколько трубок. Неизбежные зеркала и ленты для женщин дополняли набор.
Закинув мешок с добром на спину, Вылка отправился в поселок. Его спокойно допустили к дому старика. Но Мань- ца встретил его не слишком дружелюбно:
— Я не знаю, кто ты и откуда. Как брат наш попал к белым людям и с какой земли пришел с ними к нам. Про твоих спутников мы наверное знаем, что они — наши враги. А раз ты с ними, значит, и ты враг нам. Они должны уйти с нашей земли. С ними должен уйти и ты.
Илья истратил значительный запас своего красноречия, чтобы убедить старика в том, что он не является единомышленником пришедших белых людей и не знает об их замыслах. Он даже не знает, зачем они пришли на эту землю. Он хочет только сделать довольными и белых и жителей этой земли.
Однако старик был тверже, чем думал Вылка. Он упорно не желал слышать ничего о незнакомцах, утверждая, что они пришли сюда, как враги его народа.
Наконец договорились на том, что Вылка узнает точно о намерениях своих белых спутников.
11.
11.
ОБ ОДНОЙ ВЕРЕ РАЗНЫХ ЛЮДЕЙ
Наутро Вылка явился к Маньце в сопровождении Ми- хайлы.
— Здравствуй, друг. Ты спрашивал меня вчера про то, зачем пришли на вашу землю эти белые люди. Я не сказал тебе. Я не знаю этого сам. Зато вот я привел к тебе друга, который знает. Он знает язык белых. Он сам белый.
— Но, если он белый — он враг, — убежденно прошамкал старик.
— Нет, Маньца. Он белый, но он одной со мной веры.
— Как может самоедин быть одной веры с белым? Значит, ты, Вылка, не наш.
Илья лукаво рассмеялся:
— Нет, друг. Мы одной с ним веры. Я сын одного с тобой народа. Он, Михайло, сын другого народа. Но он брат наш. И я и он, мы — братья твоему народу.
Старик сердито замотал головой:
— Нет, ты врешь, Вылка. Этого не бывает. Белый человек не может быть братом нашему народу. Великий говорит, что белый человек — всегда враг. Великий говорит верно. Устами Великого говорит светлый Нум.
Старик задохся. Сделав передышку, он снова зашипел, сердито жестикулируя:
— Я не такой глупый, как ты думаешь, Вылка. Уйди с твоим белым и не говори мне новой лжи.
Старик отвернулся от Вылки. Но Илья был настойчив. Он усмехнулся и резко сказал:
— Ты старый и глупый. Глаза твои не видят хорошего. Уши твои не могут отличить правду от лжи. Ум твой остается во тьме, когда вокруг него все светло.
Маньца обиженно надулся. Но Илья, не смущаясь, продолжал:
— Когда ты не знаешь, ты должен молчать и слушать. Говорить будут те, кто знает. Созови свой совет. Михайло расскажет ему, зачем пришли на твою землю белые.
Маньца долго не соглашался. Наконец уступил и велел созвать в свой дом членов совета.
Тем временем Илья пояснил старику, кто такой Ми- хайло:
— Одной мы с ним веры. Как ты можешь это понимать, коли не знаешь ты нашей веры? Вера у нас особенная. Для всех людей, если они не сволочи, — подходящая. И всяк человек — самоедин ли, русак ли — в этой вере все едино как брат быть может. Вера эта не самоедская, не русакская. А всеобщая. Прозывается она — большевицкий интернационал всех пролетариатов. Как я есть тундровый самое- дин, и я не многооленный кулак, а пустой пастух, то я и есть пролетариат. Коли я промышленник с общей артели и нет у меня своего имущества, кроме артельного, нет карба- за, нет сетей, я опять же есть пролетариат. Коли он русак, а тоже промышленник или моторист артельного катера, или, например, матрос, опять он есть пролетариат. А всякий пролетариат принадлежит к общей вере — большевицкому интернационалу. Она для всех пролетариатов одна есть. Понял, Маньца?
Старик помотал головой:
— Нет, не понял, друг. Нет у нас такой веры, чтобы и самоедин и белый к ней принадлежали… Не может быть.
— Ну, ладно, погоди, вот Михайлу попросим, он совету расскажет, зачем чужаки пришли сюда, заодно и про боль- шевицкую веру скажет.
Через час Михайло приступил к лекции. Члены совета слушали недоверчиво. Перебрасывались ироническими взглядами. Маньца слушал, хмуро потупившись. Князев же быстро вошел в роль и, разбирая по косточкам своих иноземных спутников, развил такую агитацию, что знай о ней Хансен, он, наверное, не погладил бы по головке своих проводников.
— …Так говорю, толкает она их. То есть жадность. И мало у них при той жадности соображения по части организованности. Вот, значит, ежели, как я сказал, перли они не щадя живота сюды за этим самым углем и мелкоскопным стеклом, то как бы, ежели по–большевистскому способу, мы в таком разе действовать стали? Организованно, тоись, скопом. А по причине наличия в этой экспедиции этих самых иностранцев, как они есть буржуазный элемент, в делах их полная разбивка. Главное, нет совместного плана. Вона возьмем хотя бы тот же мелкоскопный камень. Ну, нашел я его. Ну, скажем, даже хочу продать свою заявку. Так нет того, чтобы совместно в организованности повести дело. Каждый лезет вразнобой. И притом такая история. Земля–то эта самая чья? Советская. Советская
— значит, пролетарская. То же, что большевицкая. А коли она большевицкая, которые права на нее эти буржуазные элементы имеют? Ни которых. Вот и выходит, что они на чужой–то кусочек жаднющие глотки и разевают. Этак вот у них всегда…
Этот политический доклад стали поодиночке прерывать члены совета. Задавали вопросы. Переспрашивали. Требовали пояснений. Сами того не замечая, перешли к обсуждению слышанного. Начался бурный спор. Маньца отчаянно замахал руками:
— Вылка! Ты собака. Я тебя просил нам хорошее говорить? Просил. А просил я тебя говорить такое, чтобы драка была? Не просил. Собака ты. Какой я теперь совет держать могу? Ты мне скажи, как мы теперь думать станем, коли каждый свое говорит?
Старик схватился за голову и с причитаниями закачался из стороны в сторону:
— Как думать станем? Что решать станем? Как с пришельцами быть? Как с ними говорить?
