— Я почти не сплю. Не успею уснуть, как тут же просыпаюсь и смотрю на часы, жду, когда настанет утро и мы пойдем на пляж. Если до утра еще далеко, я все равно больше не могу заснуть, вспоминаю, что он мне говорил, и повторяю про себя, что сама ему скажу. Я не сразу сдалась. Я говорила себе: я не Пинучча. Я могу делать что хочу. Захочу — завлеку его, захочу — поиграю и брошу. Когда он первый раз меня поцеловал, я сжала губы, а потом подумала: ну что такое какой-то поцелуй, но я и правда до сих пор не знала, что такое настоящий поцелуй, клянусь тебе, не знала, а теперь я жить без этого не могу. Я взяла его за руку, наши пальцы переплелись, и меня как будто ударило током. Я ничего этого не знала, все эти вещи прошли мимо меня, а теперь вот обрушились на меня все сразу. Я веду себя так, как будто я его девушка, но ведь я замужем! Я схожу с ума, у меня сердце колотится и кровь стучит в висках. Мне все в нем нравится. Нравится, когда он тянет меня в укромный уголок, нравится бояться, что нас увидят вместе, нравится сама мысль о том, что нас могут увидеть. У тебя с Антонио такое было? Ты страдала, когда вы расставались? Мечтала поскорее снова его увидеть? Это нормально, Лену? С тобой тоже так было? Я не знаю, когда и как это все началось. Сначала он мне не нравился. Нравилось, как он говорит, но сам он ни капли не нравился. Сначала я думала: как много всего он знает, надо его слушать, учиться у него. А теперь, когда он говорит, я ничего не понимаю. Только смотрю на его губы, и мне становится стыдно, и тогда я отворачиваюсь. Так мало времени прошло, а я успела полюбить в нем все: люблю его руки, его тонкие пальцы, его худобу, каждую косточку под кожей, его шею, его колючие недобритые щеки, его нос, волосы на его груди, его тощие ноги, его колени. Мне хочется ласкать его. Хочется делать для него такие вещи, от которых меня мутит, но ради него я на все готова, только бы доставить ему удовольствие, только бы сделать его счастливым.
Большую половину ночи мы провели в ее комнате, выключив свет и заперев дверь. Она говорила, а я слушала. Лила лежала возле окна, и в свете луны я видела волоски у нее на шее и изгиб ее бедра. Я лежала у стены, на месте Стефано, и думала: каждые выходные здесь спит ее муж, и днем и ночью, он притягивает ее к себе и обнимает. А сейчас она лежит на этой самой кровати и рассказывает мне о Нино. Ее слова стирают из памяти образ ее мужа, а с простыней — следы их супружеской любви. Она говорит о Нино и тем самым приглашает его сюда, в эту комнату, она представляет, что он лежит рядом с ней, она забывает обо всем остальном и потому не чувствует за собой никакой вины. Она признается мне в таких вещах, о которых вообще не говорят с другими. Она признается, как сильно желает человека, которого я давно люблю, убежденная, что я настолько слепа и бесчувственна, что не увидела в нем то, что сумела увидеть она, что я никогда не понимала, как он прекрасен. Не знаю, притворялась она или правда верила — и в том есть доля моей вины, потому что я всегда была скрытной, — что я с самой начальной школы была слепой и глухой, и только ей здесь, на Искье, удалось благодаря сыну Сарраторе открыть освобождающую силу страсти. Как же я ненавидела ее самонадеянность, отравой проникавшую мне в кровь! Но я не могла сказать ей: с меня хватит! — уйти к себе в комнату и выплакаться, а вместо этого сидела с ней и еще пыталась ее успокаивать.
Я изображала рассудительность, которой во мне не было и в помине. — Это все море, — внушала я ей, — свежий воздух и безделье. Да и Нино умеет кому угодно заморочить голову: послушать его, так все на свете легко и просто. К несчастью для него, завтра приезжает Стефано, и по сравнению с ним Нино покажется тебе мальчишкой, вот увидишь. Он такой и есть, уж я-то хорошо его знаю. Это нам он представляется кем-то необыкновенным, но вспомни, как обращался с ним сын профессора Галиани, и сразу поймешь, что мы сильно его переоценили. Конечно, на фоне Бруно он блистает, но, в конце-то концов, кто он такой? Всего-навсего сын железнодорожного контролера, помешанный на учебе. Не забывай, он ведь родом из нашего квартала, он такой же, как мы. Ты еще в школе была умнее его, хоть он и старше. А посмотри, как он пользуется своим другом! Тот всегда один за все платит, и за газировку, и за мороженое…
Мне было нелегко все это говорить, ведь я понимала, что лгу. Но главное, все мои усилия были напрасны: Лила со мной не соглашалась, я снова ей возражала. Наконец у нее лопнуло терпение, и она бросилась на защиту Нино, ясно давая мне понять, что, в отличие от меня, может судить о том, что он за человек. Она недоумевала, за что я так его ненавижу, и требовала ответить, что я против него имею.
— Он ведь тебе помогал, — напомнила она, — хотел опубликовать в журнале твою дурацкую заметку. Иногда ты меня просто бесишь, Лену. Ты всех готова смешать с грязью, даже тех, от кого не видела ничего, кроме добра.
Я поняла, что больше не выдержу. Я наговорила гадостей про любимого человека, лишь бы ей стало легче, и вместо благодарности получила оскорбления.
— Делай что хочешь, — сказала я, — а я пошла спать.
Лила сразу сменила тон, обняла меня и чуть слышно прошептала:
— Скажи, что мне делать?
Я недовольно отстранилась и пробормотала, что это решение должна принять она сама — не могу же я думать за нее.
— Что сделала Пинучча? — ответила я вопросом на вопрос. — Она повела себя гораздо лучше, чем ты.
Она нехотя кивнула, и мы помянули Пинуччу добрым словом. Под конец Лила, испустив тяжкий вздох, сказала:
— Ладно. На пляж я завтра не пойду, а послезавтра вместе со Стефано вернусь в Неаполь.
62
Суббота выдалась ужасная. Лила и правда не пошла на пляж. Не пошла и я, хотя весь день думала о Нино и Бруно, которые напрасно ждали нас у моря. Мне хотелось сказать: — Я сбегаю, быстренько окунусь, и назад. Но я не посмела. Не посмела я и спросить, что мне делать. Собирать чемодан или как? Уезжаем мы или остаемся? Я помогла Нунции навести в доме чистоту и приготовить обед и ужин, то и дело заглядывала к Лиле, которая валялась в постели, читала и писала в свою тетрадь. Нунция кликнула ее обедать, но она не отозвалась. Нунция пошла за ней, но она так хлопнула дверью, что стены затряслись.
— Она перекупалась, — сказала Нунция, пока мы вдвоем обедали. — Это вредно для здоровья.
— Я тоже так думаю.
— И она так и не забеременела.
— Вот именно.
К вечеру Лила вылезла из постели, что-то поклевала и надолго заперлась в ванной. Она вымыла голову, накрасилась и надела красивое зеленое платье, но ее лицо оставалось мрачным. Мужа она встретила ласково, а он, едва войдя, впился в нее долгим, как в кино, поцелуем, за которым мы с Нунцией со смущением наблюдали. Стефано передал мне привет от родных, рассказал, что Пинучча перестала капризничать, а затем принялся подробно докладывать о том, что братья Солара чрезвычайно довольны новой серией обуви, изготовленной под руководством Рино и Фернандо. Последнее замечание Лиле совсем не понравилось. Если до этого она принужденно улыбалась, то, услышав имя Солара, разозлилась и сказала Стефано, что ей глубоко плевать на этих двух придурков и она не собирается подстраивать свою жизнь под их хотелки. Стефано нахмурился, задетый. Ему стало ясно, что прелесть последних недель миновала, но он ответил Лиле привычной полуулыбкой, заметив, что всего лишь сообщил новости нашего квартала и что ей незачем разговаривать с ним в подобном тоне. Это не помогло. Лила превратила вечер в одну бесконечную склоку. Стоило Стефано произнести хоть слово, как она тут же его опровергала. Так, переругиваясь, они ушли спать, и я слышала, как они скандалят, пока наконец не заснула.
