— Ладно, мне и правда уже пора.
На сей раз она не стала меня удерживать.
22
Как обычно, спускаясь по лестнице, я вновь и вновь возвращалась мыслями к нашему разговору, и пришла к следующим выводам. Лила целыми днями сидела дома одна, знакомых в новом районе у нее не было, Стефано ее поколачивал, она постоянно боролась со своим телом, сопротивляясь зачатию, и до такой степени завидовала моим школьным успехам, что предложила это безумное пари, чтобы иметь повод снова сесть за парту. Не исключено, что она завидовала и моей свободе. Мои проблемы — размолвка с Антонио и недостаточно хорошие оценки — по сравнению с ее собственными представлялись ей сущими пустяками. Постепенно я, сама того не замечая, нашла ей оправдание, через несколько минут перешедшее в восхищение. Ведь и правда, как было бы хорошо, если бы она снова стала учиться! Мы вернулись бы в детские годы, когда она всегда была первой, а я второй. Учеба вновь наполнилась бы смыслом, потому что Лила умела находить в ней смысл. Я бы существовала в ее тени и чувствовала себя сильной и защищенной. Да, да! Надо все начать сначала.
Пока я шла домой, мне вспомнилось то странное выражение на лице подруги — смесь страха, страдания и отвращения. Что оно значило? Я снова мысленно увидела растрепанную учительницу Оливьеро, плохо владеющую собой Мелину и, сама не знаю почему, начала приглядываться к проходящим мимо женщинам. С глаз как будто спала пелена, и я поняла, что до сих пор смотрела на них, но на самом деле их не видела. В центре моего внимания были только девчонки, мои подруги — Ада, Джильола, Кармела, Мариза, Пинучча, Лила, — я сама, мои одноклассницы, но мне и в голову не приходило задуматься, как выглядят Мелина, или Джузеппина Пелузо, или Нунция Черулло, или Мария Карраччи. Единственная взрослая женщина, за которой я наблюдала вблизи, была моя хромая мать; ее облик отталкивал и пугал меня, я боялась, что стану такой же, как она. Но в ту минуту я ясно представила себе их всех — матерей семейств, живших в нашем квартала. Все они были измученные, затурканные, нервные. Они или молчали, поджав губы, или орали на детей, которые выводили их из себя. Худые, с запавшими глазами и щеками, или слишком толстые, с огромными задницами, распухшими ногами и тяжелыми обвисшими грудями, они тащились по улицам, навьюченные сумками с продуктами, а за ними семенили, вцепившись им в юбки, младшие дети, с ревом требуя взять их на руки. Господи боже, они ведь были всего на десять, максимум на двадцать лет старше меня. И уже потеряли всякую женскую привлекательность, которую мы, девчонки, старались подчеркнуть нарядами и макияжем. Эти женщины растратили себя, угождая мужьям, отцам и братьям, и становились все больше похожими на своих мужчин, подточенные болезнями, возрастом и непосильным трудом. Когда в них начались эти страшные перемены? Когда они взвалили на себя домашние хлопоты? Когда родили первого ребенка? Когда получили первую затрещину от мужа? Неужели и Лила станет такой же, как Нунция? Неужели на ее нежном лице проступят грубые черты Фернандо, а легкая походка сменится неуклюжей поступью Рино, с его широким шагом и безвольно свисающими вдоль тела руками? А что станет со мной? Неужели и мое тело однажды исчезнет, а вместо него появится не только уродливое тело матери, но и тело отца? И все, чему учили меня в школе, растает как дым, и наш квартал с его говором и повадками опять победит, и все потонет в этом вязком болоте, все вперемешку — Анаксимандр и мой отец, фирма «Фольгоре» и дон Акилле, валентности и пруды, аорист, Гесиод и грубая народная речь братьев Солара, все это, повторившись в тысячный раз, растворится в хаосе нашего опустившегося города?
Я вдруг поняла, что помимо собственной воли испытывала сейчас те же чувства, что владели Лилой. Так вот почему у нее на лице появилось это выражение горечи и боли! Вот почему она поглаживала себя по бедру, словно прощаясь с собой! Она ощупывала свое тело, догадываясь, что скоро в него вселятся Мелина или Джузеппина, и предчувствие этого ужасало ее и вызывало в ней отвращение. Вот почему она пыталась собрать вокруг себя друзей детства, с которым не желала расставаться!
Я вспомнила, каким взглядом она смотрела на учительницу Оливьеро, когда та, споткнувшись, упала в классе, точно сломанная кукла. Я вспомнила, как она не могла оторвать глаз от Мелины, которая шла по улице и жевала только что купленное мыло. Еще я вспомнила, как Лила рассказывала нам, подружкам, об убийстве, о следах крови на медной кастрюле, и уверяла нас, что дона Акилле убил не мужчина, а женщина. Она настаивала на этом, словно своими глазами видела на месте убийства женскую фигуру. Дона Акилле должна была убить женщина, чтобы выместить на нем всю ненависть к мужчинам, и она сделала это во имя торжества справедливости.
23
С конца июля я каждый день, даже по воскресеньям, ходила с дочками владелицы магазина канцтоваров на пляж в Sea Garden. С собой я брала не только разные мелочи, которые могли понадобиться моим подопечным, но и книги, полученные от профессора Галиани. Авторы этих не слишком толстых томиков рассуждали о прошлом и настоящем и пытались представить, каким станет наш мир в будущем. По стилю изложения они напоминали учебники, но были сложнее и интереснее. Я не привыкла к чтению текстов подобного рода и довольно быстро от них уставала, да и девочки требовали моего внимания. Рядом плескалось спокойное море, солнце заливало город зноем, в голове роились безумные фантазии, я ловила себя на желании поскорее перескочить через строчку, поскорее добраться до конца страницы и вернуться к тому, что находилось на расстоянии вытянутой руки: к незамысловатому существованию между морем и небом. Накануне своего семнадцатого дня рождения я сидела на пляже, переводя взгляд со своих воспитанниц на страницы «Рассуждения о происхождении неравенства между людьми».
В одно особенно жаркое воскресенье кто-то подошел ко мне сзади и закрыл мне глаза руками.
— Угадай, кто это?
По голосу я сразу узнала Маризу, и во мне всколыхнулась надежда, что сейчас я увижу Нино. Вот бы посмотрел он на меня сейчас: загоревшую, с гладкой от соленой воды кожей, склоненную над серьезной книгой.
— Мариза! — радостно воскликнула я и обернулась. Но Нино с ней не было — рядом с ней стоял Альфонсо с голубым полотенцем на плече, держа в руках зажигалку, кошелек и пачку сигарет. Он был в черных плавках с белой полосой, такой бледный, словно в жизни не бывал под солнцем.
Я удивилась, что он здесь. Альфонсо не сдал экзамены по двум предметам, и в октябре его ждала переэкзаменовка; кроме того, я знала, что он работает в колбасной лавке, и по идее в выходные должен был корпеть над учебниками. Да и Мариза, по моим представлениям, должна была уехать с родителями на каникулы в Барано. Но она рассказала, что родители поссорились с хозяйкой тамошнего дома и в складчину с римскими друзьями сняли домик в Кастель-Вольтурно. Она вернулась в Неаполь всего на несколько дней — забрать учебники и… кое с кем увидеться. С этими словами Мариза кокетливо улыбнулась Альфонсо, но для меня и так не было секретом, что она имела в виду именно его.
Я не сдержалась и спросила, как Нино сдал выпускные экзамены. Мариза недовольно поморщилась.
