Я виделась с Паскуале и с его сестрой Кармен. Он все так же работал на стройке, как в Неаполе, так и в области, а она продолжала торговать в колбасной лавке. Но главная новость, которую мне первым делом выложила Кармен, заключалась в том, что у обоих появились новые возлюбленные. Паскуале втайне встречался со старшей дочкой галантерейщицы, еще совсем юной, а Кармен обручилась с рабочим с бензозаправки, симпатичным мужчиной около сорока, который был от нее без ума.
Я зашла в гости к Пинучче и с трудом ее узнала: нервная, тощая, неряшливая, она смирилась со своей судьбой и вечно ходила в синяках; Рино нещадно колотил ее, пытаясь хоть так отомстить Стефано. Но еще заметнее синяков были следы страдания, застывшие в потухших глазах и горестных складках вокруг рта.
Наконец, набравшись смелости, я решила встретиться с Адой. Я боялась, что найду ее в унизительной роли сожительницы еще более несчастной, чем Пина. На самом деле она жила в бывшей квартире Лилы и была полностью довольна жизнью. Недавно у нее родилась девочка, которую назвали Марией. «Я всю беременность проработала!» — гордо сказала мне она. И я поняла, что она стала настоящей хозяйкой обеих лавок, успевая носиться от одной к другой и за всем следить.
Каждый из моих бывших друзей кое-что рассказал мне о Лиле, но самой информированной оказалась Ада. Но главное, только она говорила о ней не то что без всякой неприязни, но даже с симпатией. Ада была счастлива: она получила дочь, материальный достаток, работу и Стефано, и всем этим счастьем была обязана Лиле.
— Я, конечно, много глупостей натворила, — признала она, — но вот кто по-настоящему ненормальный, так это Лина с Энцо! Как они ушли с пустыми руками, мы прямо за них испугались — и я, и Стефано, и даже этот мерзавец Микеле Солара. Ты хоть знаешь, что она ничего с собой не взяла? Оставила мне все свои драгоценности! Да они еще и свой адрес на бумажке написали, дескать, хотите, приходите, а нам на вас плевать!
Я попросила у нее адрес и переписала его себе.
— Если увидишь ее, скажи, что это не я не пускаю Стефано к сыну, — сказала она. — У него слишком много работы, он скучает, но никак к ним не выберется. А еще скажи, что Солара никогда ничего не забывают, особенно Микеле. Скажи ей, чтоб никому не доверяла!
117
Лила и Энцо переехали в Сан-Джованни-а-Тедуччо на стареньком «фиате-сейченто», который Энцо недавно купил с рук. За всю дорогу они не сказали друг другу ни слова, а чтобы нарушить молчание, поочередно обращались к ребенку. Лила разговаривала с ним как с взрослым, Энцо ограничивался однообразными «молодец», «ладно» или «угу». Лила плохо знала район Сан-Джованни. Как-то раз они были там со Стефано, заходили в кафе, и ей скорее понравилось. Зато Паскуале, который частенько заглядывал сюда и по работе, и по партийным делам, отзывался о районе крайне неодобрительно, и с точки зрения строителя, и с точки зрения активного коммуниста. «Помойка, — возмущался он, — настоящая помойка. Чем больше мы производим богатств, тем становимся беднее. Сила на нашей стороне, но ничего изменить мы не можем». Впрочем, Паскуале всегда все критиковал, так что его словам можно было верить с большими оговорками. И пока «сейченто» пробирался по раздолбанным дорогам мимо облезлых домишек и недавно возведенных многоэтажек, Лила убеждала себя, что везет сына в симпатичный поселок на берегу моря, одновременно размышляя над тем, что должна немедленно честно объясниться с Энцо.
Но, чем больше она об этом думала, тем меньше ей хотелось заводить подобный разговор. «Ладно, потом поговорим», — решила она. Тем временем они добрались до места. Квартира, которую снял Энцо, располагалась на третьем этаже нового, но уже довольно обшарпанного дома. В комнатах было пустовато. Энцо сказал, что купил только самое необходимое, но прямо завтра займется всем остальным. Лила его успокоила: ничего не надо, он и так уже столько для нее сделал! Лишь увидев большую двуспальную кровать, она поняла, что поговорить все-таки придется, и теплым от признательности голосом сказала:
— Энцо, я с самого детства очень тебя уважаю. Ты добился невероятно многого: самостоятельно выучился, получил специальность. Уж я-то знаю, какое для этого нужно упорство — мне его всегда не хватало. Ты самый добрый человек из всех, кого я знаю; никто не сделал бы для меня и Ринуччо того, что сделал ты. Но спать с тобой я не хочу. Не потому, что мы недостаточно близко знакомы, и не потому, что ты мне не нравишься. Просто я потеряла способность чувствовать. Я сейчас как вот эта стена или стол. Если ты согласен жить со мной как с сестрой, хорошо; если нет, я все пойму и завтра же подыщу себе другое жилье. Только помни, что я всегда буду тебе благодарна за то, что ты для меня сделал.
Энцо выслушал ее не перебивая. Когда она умолкла, он показал на большую кровать и сказал:
— Ты спи здесь, а я лягу на раскладушке.
— Давай лучше я на раскладушке.
— А как же Ринуччо?
— Я видела, у тебя есть еще одна раскладушка.
— Он что, спит один?
— Конечно.
— Ты можешь жить здесь, пока тебе не надоест.
— Ты уверен?
— Абсолютно.
— Я не хотела бы, чтобы мы с тобой ссорились.
— Не беспокойся.
— Тогда прости.
— Все нормально. Если вдруг снова научишься чувствовать, ты знаешь, где меня найти.
118
Никакие нежные чувства к Лиле не вернулись. Напротив, в ней с каждым днем росло ощущение, что она чужая в этой квартире. В комнатах висела духота. Стирка не переводилась. Дверь в туалет не закрывалась. Мне кажется, что Сан-Джованни представлялся ей дырой чуть ли не хуже нашего квартала. Спасаясь, она бросилась бежать куда глаза глядят и провалилась в эту дыру.
Она волновалась за Ринуччо. Обычно спокойный, мальчик все чаще капризничал, требовал Стефано и с плачем просыпался посреди ночи. Занятия с матерью и их игры помогали ему успокоиться, но он не проявлял к ним прежнего интереса, а порой сердился и отказывался играть. Лила придумывала для него что-нибудь новое, и у него загорались глазки, он целовал ее, тянулся к ее груди и заливался радостным смехом. Но скоро отталкивал мать, играл один или дремал на разложенном на полу одеяле. На улице, не успевали они сделать несколько шагов, он жаловался, что устал, и просился на ручки, если Лила не поддавалась, ложился на землю и визжал.
Лила долго сопротивлялась, но постепенно начала сдаваться. Ночью он успокаивался, только если она его обнимала, поэтому она стала брать его к себе в постель. Когда они ходили в магазин, она несла его на руках, хотя он был упитанным ребенком. В одной руке она тащила сумки, на другой держала сына. Возвращалась она совершенно без сил.
Пришлось ей вспомнить, что такое безденежье. Теперь у нее не было ни книг, ни газет, ни журналов. Ринуччо рос быстро, и вещи, которые она взяла с собой, были ему малы. Себе же она взяла лишь самое необходимое. Но она старательно делала вид, что все хорошо. Энцо работал с утра до ночи, но зарабатывал немного, кроме того, каждый месяц посылал деньги тетке, которая заботилась о его братьях и сестрах. После оплаты аренды, счетов на электричество и газ у них почти ничего не оставалось. Но Лилу это мало волновало. В ее представлении деньги, которыми она обладала все последние годы и которые так легко тратила, ничем не отличались от нищеты ее детских лет: были они у нее или их не было, это ничего не меняло. На самом деле ее беспокоило одно: как бы сын не растерял навыки, которые она ему привила, и она выбивалась из сил, стараясь пробудить в нем прежнюю живость ума и любопытство. Но Ринуччо приходил в хорошее настроение, только когда играл на лестничной площадке с соседским мальчиком. Они дрались, пачкались, смеялись, ели всякую дрянь и казались счастливыми. Лила через открытую дверь приглядывала за сыном и его приятелем с кухни. «Он умный мальчик, — твердила она себе, — умнее соседа, хотя тот немного старше. Наверное, мне надо смириться с тем, что не смогу вечно держать его под стеклянным колпаком; надеюсь, я дала ему необходимое, но теперь он должен научиться самостоятельности; ему хочется драться, отбирать чужие игрушки и копаться в грязи».
