Однажды мне пришлось испытать ужасное унижение, в котором была виновата моя собственная наивность. Как-то преподаватель дружески сказал мне:
— Вы очень способная студентка. Вы не думали о том, чтобы после университета пойти преподавать?
Я решила, что он имеет в виду преподавание в университете, и чуть не подпрыгнула. Покраснев, я ответила, что мне нравится и преподавать, и заниматься научной работой, и я хотела бы продолжить исследование четвертой книги «Энеиды». Он сообразил, что я поняла его превратно, смутился, выдал кучу банальностей о том, какое удовольствие — продолжать учиться всю жизнь, а под конец посоветовал мне подать документы на конкурс, который пройдет осенью: по его результатам набирали преподавателей педагогического училища.
— Нам очень нужны, — с энтузиазмом заключил он, — хорошие специалисты. Только они способны готовить учителей начальной школы!
Вот и все. Я чуть со стыда не сгорела. Каким путем в мою безумную голову закралась мысль, что я могу равняться с Пьетро? Единственное, что нас объединяло, — это короткие встречи в темных углах. Он тяжело дышал, терся о мое тело и не просил ничего такого, что я была готова ему дать.
После этого случая на меня напал какой-то паралич. Я перестала работать над дипломом, просто была не в состоянии: смотрела в книгу, но не видела ни строчки. Я лежала в кровати и сверлила взглядом потолок, терзаясь вопросом, что же со мной будет дальше. Сдаться перед самым выпуском, вернуться в свой квартал? Или доучиться до конца и пойти работать в училище? Или стать школьной учительницей? Да. Уж я буду получше, чем синьора Оливьеро. Я буду такой, как синьора Галиани. Хотя нет, до нее мне не дотянуть. Синьора учительница Элена Греко. В квартале меня зауважали бы, еще бы! — дочь швейцара, а вон куда выбилась. И только я одна — побывавшая в Пизе, познакомившаяся со знаменитыми профессорами, с Пьетро, Мариарозой и их отцом, — знала бы, что на самом деле никуда я не выбилась. Много трудов, много надежд и счастливых воспоминаний. Я буду всю жизнь с тоской вспоминать время, проведенное с Франко Мари. Это были чудесные месяцы, даже годы! Жалко, что тогда я этого не понимала. Дождь, холод, снег, весенние запахи на берегу реки Арно, деревья в цвету и тепло, которое мы дарили друг другу. Выбор платья и очков. Удовольствие, с каким он смотрел, как я преображаюсь. И Париж! Волнующая поездка в чужую страну, кафе, разговоры о политике и литературе, ожидание близкой революции, которая вот-вот грянет, несмотря на улучшение положения рабочего класса. Франко. Его комната. Его тело. Все это кануло в прошлое, а сейчас я вертелась в кровати, не в силах заснуть. Зачем я вру сама себе, подумала я. Так ли уж это было здорово? Мне ведь и тогда было стыдно. Неприятно, унизительно, противно. Я соглашалась, терпела, пересиливала себя. Но неужели даже мгновенья удовольствия так уж необходимо подвергать строгому анализу? Ночная тьма с пляжа Маронти заволокла тело Франко и потянулась к телу Пьетро. Я пыталась прогнать эти воспоминания.
С того дня я старалась как можно реже встречаться с Пьетро, отговариваясь тем, что опаздываю с дипломом. Как-то утром я купила себе тетрадь в клетку и принялась в третьем лице повествовать о том, что случилось со мной на пляже в Барано. Потом, все так же в третьем лице, описала свои приключения на Искье. Потом коротко рассказала о Неаполе и нашем квартале. Позже я изменила имена, названия улиц и обстоятельства. Я представила себе, что в жизни главной героини действует некая потаенная сила, способная сплавлять воедино окружающие ее части мира в сияющий сноп гидроксильного света: из этого синего с фиолетовым отливом снопа били сияющие искры, наполняющие жизнь героини счастьем — до тех пор, пока свет не погас и вся конструкция не обрушилась, рассыпавшись бессмысленными серыми обломками. На эту историю у меня ушло дней двадцать, в течение которых я ни с кем не виделась, а из комнаты выходила только поесть. Я перечитала несколько страниц, они мне не понравились, и я решила все бросить. Тем не менее ко мне вернулась некоторая безмятежность, как будто тетрадь впитала в себя мой стыд. Я снова начала общаться с людьми, быстро дописала диплом и возобновила встречи с Пьетро.
Меня глубоко трогали его доброта и внимательная забота. На его защиту приехала вся семья; присутствовали и пизанские друзья его родителей. А я вдруг с удивлением обнаружила, что больше не испытываю горечи, думая о том, какое блестящее будущее его ждет, даже напротив, искренне за него рада. Я была очень благодарна его родне, потому что меня пригласили отметить это счастливое событие. Особенно дружелюбно вела себя со мной Мариароза. Мы горячо обсуждали фашистский переворот в Греции.
Я защитила диплом во время следующей сессии. Родителям я ничего не сказала, испугавшись, что мать вздумает приехать в Пизу, чтобы меня поздравить. На защиту я надела одно из подаренных Франко платьев, которое еще выглядело более или менее прилично. Впервые за долгое время я была по-настоящему довольна собой. В неполные двадцать три года я окончила филологический факультет и заслужила единодушное одобрение экзаменационной комиссии. Мой отец получил начальное образование, мать училась всего два года, а из моих более далеких предков никто, насколько мне было известно, вообще не умел ни читать, ни писать. Так что я действительно совершила подвиг!
Меня поздравили однокурсники и Пьетро. Помню, день выдался очень жаркий. После торжественной церемонии я зашла к себе в комнату сполоснуться и оставить там свой экземпляр дипломной работы. Пьетро ждал меня на улице, чтобы отвести ужинать. Я посмотрела на себя в зеркало и решила, что я красивая. Я взяла тетрадь, в которой записала свою историю, и положила в сумку.
Пьетро в первый раз в жизни пригласил меня в ресторан. С Франко я часто ходила по ресторанам и знала, как пользоваться приборами и бокалами.
— Мы помолвлены? — спросил Пьетро.
— Не знаю, — улыбаясь, ответила я.
Он вытащил из кармана пакетик и протянул мне.
— Вообще-то я считал, что да, — тихо сказал он. — Но если ты думаешь иначе, считай, что это подарок в честь окончания университета.
Я разорвала бумагу и обнаружила зеленый футляр. В нем лежало кольцо с мелкими бриллиантами.
— Какая красота! — воскликнула я.
Я надела кольцо, это был мой размер. Я вспомнила о кольцах, которые Стефано дарил Лиле, — они были куда представительнее. Но это была первая в моей жизни драгоценность; Франко делал мне много подарков, но украшений не дарил никогда; все мое богатство состояло в материном серебряном браслете.
— Теперь мы обручены, — сказала я и, наклонившись над столом, поцеловала его в губы.
Пьетро покраснел и пробормотал:
— Это еще не все.
Он протянул мне пакет с гранками его будущей книги. «Вот это скорость», — подумала я с нежностью и почему-то развеселилась.
— У меня тоже есть для тебя кое-что.
— Что?
— Пустяк. Но я не знала, что тебе подарить, чтобы это был именно мой подарок.
Я достала из сумки тетрадь и протянула ему.
