– Хэлло! – весело сказала она. – Давайте вместе сфоткаемся для инстаграмма. Ванечка, сфоткай нас!
– Омайгадабл! – завопил молодой человек. – Забыл совсем!
– Ты что?
– Я дедлайн профакапил! Мне в час нужно было с чуваком связаться, он в Бейрут летит! Помнишь, который мудборд своего дизайн-проекта представлял? Ну, когда мы на стрелку ездили в антикафе?
– В какое?
– Где брифовали насчет стартапа широкополосного стриминга! Ты что, забыла? Ты ещё сказала, что он тру, этот чувак!
– Помню, – просияла Лилечка. – А чего он в Бейрут летит? Живёт там?
– Никто не живёт в Бейруте, зая. Там все дела делают, и я тоже делаю.
– Сфоткай нас, Ванечка! А то как будто мы в этой дыре одни! А тут ещё люди, прикольные!
И она улыбнулась мрачной поэтессе, благостному Николаю Ивановичу и внимательному профессору.
– Давайте вот так вставайте! Ванечка, почему ты палку для селфи не взял?! Мы все вместе в кадр не лезем!
– Дай я сам!..
Они шутливо препирались, остальные ждали. Когда наконец с селфи было покончено, Ванечка водрузил на нос тёмные очки и сказал, что нужно ещё сфотографироваться возле колокольни.
– Для инстаграмма, – сказал он так, как говорят: это нужно для дела.
Они перешли дорогу и двинули к колокольне.
Лилечка смотрела в телефон и время от времени спотыкалась, Илья поддерживал её под локоть. Молодой человек рассказывал, что не может жить без тёмных очков – вот не может, и всё тут.
– У меня «рэйбенов» штук пятнадцать, и все разные, даже коллекционные есть, как из «Джеймса Бонда», там Шон Коннери в таких. Я когда их в инстаграмм выложил, лайков сто пятьдесят набрал! У меня много разных очков! «Бугатти», «шопарды». «Диоры» есть, Лилечка дарила, но «диоры» – это так, гламурненько, не очень тру.
– Что-о-о?! – не отрываясь от телефона, вскричала Лилечка. – «Диоры» не тру?
– Тру, тру, но они такие… для папиков больше. Я разбираюсь в очках.
– Он ещё в машинах разбирается, – поддакнула Лилечка, не поднимая глаз от телефона, споткнулась, и Субботин опять её поддержал. – У него их четыре, и одна совсем раритетная. Как она называется, я забыла, Ванечка?
– «Победа». Хотите покажу?
– У моего отца была «Победа», – сообщил Николай Иванович негромко. – Он после войны на «Опеле» трофейном ездил, а потом ему «Победу» дали.
– Любопытно, – сказал Илья. – «Опель» после войны – это не шутки.
– Да какие уж тут шутки. Лётчик, Герой Советского союза, наградили «Опелем».
– Вот, вот она! – Ванечка стал совать им телефон. В ярком свете дня на экране ничего не было видно, он загораживал его ладонями. Илья и Николай Иванович, сталкиваясь головами, совались поближе к экрану. Ангел, задрав голову, смотрела на крест колокольни.
Ванечка сорвал свои «рэйбены» – видимо, в них он совсем уж ничего не видел – и так и сяк поворачивал телефон. Николай Иванович благожелательно мычал.
– Смотри, Лера с Никасом, – сказала подошедшая Лилечка и сунула Ване свой мобильный. – Только сейчас выложили. Я лайкнула.
– Молодец. А где они, я забыл?
– Я тоже забыла.
Она опять уставилась в телефон.
– Какова же высота этой колокольни, как вы думаете? – спросил Николай Иванович у Ильи.
– Можно прикинуть по длине тени.
– Мы будем фотографироваться или нет? – гневным голосом спросила мрачная Ангел. – Я замёрзла!
– Да, да, сейчас!
– А чем вы занимаетесь? – поинтересовался Илья, пока Ванечка молниеносно тыкал пальцами в экран, печатал какое-то сообщение.
– По жизни? – уточнил Ванечка, не поднимая головы. – Бизнесом. Хайтеком. У меня всякие стартапы… разные, в общем. Вот чувака профакапил, жалко!.. – Он всё печатал, стремительно. – У меня в Израиле бизнес… тоже… я там учился. А что? Почему вы спрашиваете?
– Из любопытства, – пояснил профессор Субботин. – Давайте правда сфотографируемся, если вы хотите, и мы пойдём в магазин народных промыслов.
Лилечка вдруг топнула ногой и почти завыла:
– А-а-а!.. Да что ж это такое?! Ваня! Я больше не могу! Я не хочу!
– Что такое? Что, Лилечка?! – не выпуская телефона, он бросился к ней. Глаза у неё налились слезами.
– На, читай! Опять! Я же всем, всем разослала!
И она обеими руками закрыла лицо.
– Я удалю, удалю! Уже удаляю, не плачь, зая! – Он одной рукой обнимал Лилечку, а другой производил манипуляции с телефоном. – Нет, ладно бы хейтеры поганые, и то свои родные френды!..
Мимо пробежала давешняя лошадь с тележкой. Теперь на соломе сидели двое – мужик в телогрейке и мальчишка в яркой куртке для сноуборда. Позади них тряслись и тяжеловесно стукались две высокие алюминиевые фляги, по всей видимости, с молоком.
Илья проводил их глазами. Лошадь повернула к плотинке и потрусила под горку.
– …Я специальный пост разместила, что у меня мама погибла, – горестным и немного горделивым тоном объясняла Лиля Николаю Ивановичу, который совал ей безупречный носовой платок в крупную клетку. – И попросила никаких соболезнований не выражать! Ну, мне тяжело, невозможно! Все у себя перепостили, все ок. Я думала, все меня услышали. И вдруг опять, – голос у неё поехал вверх, – дорогая Лиля, крепись, мы с тобой!.. Нет, ну попросила же по-человечески!..
– Я удалил, удалил! – утешал её Ванечка.
– Это нормальное человеческое желание, – сказала Ангел в сторону. – Выразить соболезнование. Хотя это тоже враньё!.. На самом деле всем наплевать.
– А мне не наплевать! – запальчиво воскликнула Лиля. – Меня это грузит! Мне нельзя об этом думать, мне так док сказал, знаменитый психотерапевт! Я не думаю, а мне все напоминают! Скоты, сволочи!
– Ваша мама часто приезжала в Сокольничье? – спросил Илья.
– Откуда я знаю! Ванечка, мне нужно чего-нибудь выпить. У неё своя жизнь, а у меня своя. Была. И вообще я в Нью-Йорке жила, пока она меня оттуда не дёрнула. Вдруг ей в голову ударило, что я должна жить на родине!.. Ну вот, теперь я живу на родине, а она умерла.
– Примите наши… – начал Николай Иванович, осёкся, но всё же договорил, – соболезнования.
Девушка не обратила на его слова никакого внимания.
– Я думала, тут попроще будет. В Москве вообще все свои, это ж большая деревня!.. А тут все чужие. И, главное, мужик этот пропал, который звонил, директор. Как будто мне делать больше нечего, сидеть тут и ждать его!
– А зачем вы его ждёте? – спросил Илья.
– Да ему мать деньги оставила на что-то, причём наличные! А договор они не подписали. Ну, он позвонил и говорит, заберите деньги, я их всё равно использовать на дело не могу, меня проверяющие органы за жопу возьмут.
