— Ну, наелся ты? — спросил его Игнасио.
— Кого-то прикончил, а съесть не смог, — пожаловался Остов. — Аппетит пропал.
И он кивком указал на огромного краба, лежавшего неподалеку кверху брюхом, в котором зияла огромная дыра. Лапы краба, раскинутые в стороны, достигали в длину футов шести. Мендельсон выел только часть внутренностей, а остальное брезгливо отбросил.
— Можно мне доесть? — облизнулся Игнасио.
— Валяй на здоровье.
— Жаль оставлять столько добра.
С этими словами Игнасио подбежал к крабу и с наслаждением погрузил ладони в его развороченный живот. Вырвав остатки сине-зеленых, горьких на вкус кишок, он принялся запихивать их полными пригоршнями себе в рот. Как и Мендельсону, ему больше всего нравились именно потроха убитых живых существ, отчасти, наверное, потому, что многие считали их мерзостью и выбрасывали. Игнасио был одним из немногих особо отмеченных судьбой заплаточников, которые могли принимать пищу. Большинство его собратьев были начисто лишены системы пищеварения. Игнасио же повезло. Две трети его организма функционировали, как у обычного человека. И хотя его мучили запоры и, как следствие этого, то и дело возникала необходимость принимать слабительные порошки, он считал это неудобство ничтожным в сравнении с удовольствием поглощать крабьи кишки, в которых еще пульсировала жизнь. Он обернулся, поймав на себе взгляд Мендельсона.
— А ты зачем здесь? — полюбопытствовал Игнасио.
— Я здесь для того, чтобы подняться в воздух на летательном аппарате, который он там мастерит, — недовольным тоном ответствовал Мендельсон. — Мне надо будет отыскать и притащить к нему одну девчонку.
— Он что же, собирается жениться?
— Не знаю. Уж во всяком случае, не на ней.
— Так ты ее знаешь?
— Мы встречались. Она из Иноземья.
— Что?!
Игнасио поднял краба за одну из гигантских лап и, размахнувшись, хватил панцирем о камни.
— Так ты, получается, побывал в Иноземье? Остов пожал плечами.
— Ага.
— Ну и как там? На что оно похоже?
— Что ты имеешь в виду? На что оно, по-твоему, должно быть похоже, это Иноземье? Ты, поди, хотел спросить, не рай ли там в самом деле?!
И он впился своими маленькими пронзительными глазками в лицо заплаточника.
— Ты ведь и впрямь так думаешь? Признавайся!
— Да нет же, — виновато промычал Игнасио. — Ничего подобного.
— Ангелы, сопровождающие души умерших в сияющие чертоги? Вот что у тебя на уме?! Вся эта белиберда, которую в прежние времена повторяли друг за другом выжившие из ума проповедники?
— Да я никогда и в грош не ставил эту чепуху, — защищался Игнасио, отчаянно кривя душой, поскольку давно уже лелеял весьма оптимистические надежды, связанные как раз с Иноземьем.
Ему так хотелось надеяться, что за морем Изабеллы есть мир, где неказистого заплаточника вроде него могут избавить от уродств и исцелить от всех недугов. Но как бы отчаянно ни хотелось ему верить словам проповедников, Остову он доверял гораздо больше.
— Значит, эта девчонка... — деланно безразличным тоном произнес он, отламывая одну из мощных клешней краба.
— Кэнди Квокенбуш?
— Так ее зовут?
— Так ее зовут.
— Значит, она заявилась сюда вслед за тобой и тебе теперь придется ее убить?
— Не уверен, что он этого хочет.
— Ну а если все же он так решит?
— Тогда я убью ее.
— И как же?
— Не знаю, Игнасио, еще не решил. Что за глупые вопросы ты задаешь, в самом деле!
— А вдруг я когда-нибудь тоже стану помощником Повелителя Полуночи?
— Если, по-твоему, это такая уж большая честь, тут ты ошибаешься.
— Не скажи. Уж куда лучше, чем выкапывать высохших, как мумии, покойников. Ты вот аж в самом Иноземье побывал.
— Да глаза б мои его не видели, это Иноземье! — прошипел Остов. — Хватит болтать, лучше помоги мне подняться.
Он вытянул свою длинную костлявую руку и, вцепившись в запястье подошедшего к нему Игнасио, выпрямился на своих ступне и обрубке.
— Стар я становлюсь, Игнасио, — пожаловался Остов. — Стар и немощен.
— Тебе нужна подмога! — с готовностью подхватил заплаточник. — Я мог бы быть полезен. Правда, почему бы тебе не взять меня в помощники?
Остов, сердито покосившись на него, качнул головой.
— Я работаю один.
— Почему?
— Потому что меня устраивает только один компаньон.
— И кто же он?
— Я сам, идиот ты этакий!
— Вот оно как... — вздохнул заплаточник.
Остов внимательно посмотрел в ту сторону, где в пещере среди нагромождения камней трудился Тлен. Он успел заметить то, что проглядел Игнасио, увлеченный своей завистливой болтовней.
— Птицы, — сквозь зубы процедил Остов.
Хищные кваты, умолкнувшие и попрятавшиеся по своим гнездам, стоило только Тлену ступить на Утес, теперь безмолвно поднялись в воздух. Собравшись в стаю, крыло к крылу, они парили над островом подобно большому грозовому облаку.
— Такое нечасто увидишь, — пробормотал Игнасио.
На его уродливом, штопаном — перештопаном лице отобразилось изумление.
Стоило ему поднять глаза к небу, как из расщелины между валунами, под которыми располагалась пещера Тлена, вырвался сноп яркого сине-лилового света. За ним последовала другая вспышка, и в воздухе заплясали красно-оранжевые лучи, вскоре сменившиеся палево-желтыми. Искры света поднимались над валунами, и стая кватов спасалась от них, все так же безмолвно уходя ввысь, а световые блики плясали в воздухе, то набегая один на другой и сливаясь воедино, то распадаясь на мелкие штрихи и точки.
Тут из пещеры появился и сам создатель этого чуда. Он вытянул вперед приподнятые руки, словно собирался дирижировать симфонией. В некотором смысле так оно и было. Разноцветные искры повиновались малейшим движениям его пальцев. По мере того как он притягивал их вниз и соединял друг с другом, они становились все плотнее и шире.
И вот со всей возможной осторожностью он извлек их из воздуха. Повинуясь его приказу, цветные лучи, пятна и нити расположились в определенном порядке на широком и плоском валуне, который являлся самой высокой точкой Прощального утеса. Очертания поверхности, на которой сгруппировались краски, приняли вполне узнаваемые формы.
— Так ты на этом полетишь, да? — спросил Игнасио, почтительно понизив голос до едва различимого шепота.
— Похоже.
— Желаю удачи.
Перед ними на вершине Утеса восседал гигантский мотылек с туловищем футов двенадцати длиной и толще Остова раза в четыре. С колеблемых ветром волосков на мохнатом брюшке насекомого то и дело осыпались, тая в воздухе, крохотные разноцветные искорки.
