Катя читала, пропуская слова и целые фразы, кусочек из одного комментария, кусочек из другого и не могла оторваться. Не хотела. Она бы читала без остановки всю оставшуюся жизнь: сообщения, новости, все подряд. Лишь бы не останавливаться и не задумываться.
Эдик тоже участвовал в обсуждении. Отвечал коротко, емко и отвязно, сыпал восклицаниями, улыбками и смайликами.
Почему-то его считали героем, а Катя выглядела полной дурой. И еще… не хочется говорить кем.
Комментарии прибавлялись один за другим. Вот выскочил еще один, от Иришки Рыжика:
«Эдик, расскажи, как оно? Понравилось? Не уверена, что Булатова умеет. Или она спец не только по сочинениям?»
«Иришка Рыжик» – это ведь Иркин ник!
В комнату заглянула мама:
– Катюш, ты почему не одеваешься?
Катя торопливо спрятала мобильник за спину, хотя мама не могла рассмотреть картинку и тем более буквы на экране. Да она и не собиралась подглядывать.
– Опоздаешь.
Катя с силой сжала телефон в кулаке и проговорила:
– Я не пойду в школу.
– Не пойдешь? – в недоумении переспросила мама. – Почему?
– Я не пойду в школу, – повторила Катя.
Она даже маме не расскажет почему. Разве такое можно рассказать? Разве найдутся силы произнести вслух, если не хочется даже думать… объяснять, анализировать, осознавать.
Нет, нет, нет. Кто же добровольно шагнет с крыши, бросится с головой в боль и унижение? Нет, нет, нет!
– Катюш, в чем дело? – заволновалась мама.
– Я не пойду в школу. Я больше никогда не пойду в эту школу!
Мама шагнула к Кате, растерянно бормоча:
– Ну да, ты больше не пойдешь в эту школу. – Она попыталась взять дочь за плечи. – Катюша, что же стряслось?
Катя отшатнулась.
– Не важно! – выкрикнула, и голос дрогнул слезами. – Просто я больше не пойду в эту школу!
– Хорошо-хорошо, – послушно согласилась мама, не сводя с дочери испуганного взгляда. – Правда, отдохни. Никуда эта учеба не денется. – Она отступила, потом опять придвинулась к Кате и опять отступила. – А хочешь, я чаю принесу? Или сока? Или воды? Я сейчас.
Не дожидаясь ответа, мама выскочила из комнаты.
Скорее всего пошла звонить. Ирке. Но та скажет, что не в курсе или что все в порядке. Тогда мама позвонит классной. Но та тоже окажется не в курсе и в порядке. И тогда мама опять придет донимать Катю.
Ну точно! Приближающиеся шаги, и дверь открылась.
– Катюш! А давай позавтракаем. Я бутерброды уже сделала.
– Не хочу, – тихо произнесла Катя, едва разжав зубы.
– Я тогда их в холодильник уберу. Захочешь, возьмешь. А мне на работу надо.
Катя кивнула. Она дождалась, когда хлопнет входная дверь, и опять схватилась за телефон. Уже начался урок, а комментариев все прибавлялось. И чем дальше, тем они становились…
Зачем? Зачем Катя их читает? Чтобы стало совсем плохо? Чтобы упасть замертво и не думать, не ощущать?
Нет, нет, нет! Катя не уткнется лицом в подушку, не зарыдает над осколками своей любви.
Да ни за что!
Она пойдет и включит телевизор. В любое время суток можно найти интересную программу: какие-нибудь спортивные соревнования, комедию или боевик. Она достанет из холодильника бутерброды. Можно их погреть в микроволновке секунд двадцать, тогда сыр расплавится. Катя любит расплавленный сыр и теплый хлеб. Она сделает себе кофе. С молоком. Сахара совсем чуть-чуть, меньше половины чайной ложки.
Почему слезы способны литься сами по себе, не считаясь с волей хозяина? Капают и капают в кофе.
Только, пожалуйста, без соленого привкуса.
Глупости! Подумаешь, две жалкие слезы на целую чашку кофе.
А наши вчера в баскетбол у кого-то выиграли, и уже скоро начнется Кубок мира по биатлону. Его всегда Губерниев комментирует, забавно так, с дурацкими шутками. У Губерниева имя Дмитрий. А еще там есть такой норвежец Уле-Эйнар Бьёрндален, который участвует в этом Кубке мира, наверное, уже дольше, чем Катя живет.
Мама вернулась подозрительно скоро. Она вообще ходила на работу? Присела рядом с Катей, достала из сумки какие-то бумаги.
– Вот! Я твои документы забрала. В понедельник пойдешь в лицей. Ну знаешь, тот, который через дорогу. – Мама неопределенно махнула рукой. – Добираться чуть дольше, зато там программа сильнее, особенно по гуманитарным предметам. И английский основательнее преподают. И учитель физкультуры наш хороший знакомый. Давно надо было туда перейти.
Во мама дает!
Марина
Антон пытался подступиться к Марине в школе.
Лучше было бы совсем с ним не встречаться, но от обязательного среднего никуда не денешься, поэтому пришлось промчаться мимо, демонстративно не замечая.
Хотя не заметить Антона на пути довольно трудно, даже если конкретно для Лавренковой он больше не существует. Реальность к Маринкиным пожеланиям не торопится прислушиваться.
Вот он стоит, Мажарин, – знаменитый спортсмен и красавчик. Кажется, специально поджидает. Но после того, что случилось на окраине парка, Марине до него никакого дела. Абсолютно никакого.
В тот раз Лавренкова еле доволокла свой ужасный сверток до клиники, пару раз останавливалась, присаживалась на корточки, чтобы, разместив груз на коленях, можно было хоть чуть-чуть дать отдых рукам. В лечебнице она едва не распугала всех посетителей, переполошила двух собак, до того мирно ожидавших приема, и ее пропустили без очереди.
Взгромоздив свою находку на смотровой стол, Марина стянула с нее куртку – ап! – и в кабинете на минуту воцарилась полная тишина.
– Бо-оже! – наконец с трудом выдавила женщина-ветеринар, такая молоденькая и милая на вид.
Марина была с ней немного знакома. Во всяком случае, точно знала имя – Наташа.
– Бедное животное!
– Что с ней? – обалдело пролепетала ассистентка.
Наташа ощупала странного пациента:
– Да скорее всего ничего особенного, если не считать внешний вид. Долго пробыла на улице. Шерсть свалялась, пропиталась грязью, нацепляла мусора. Потом высохла, и получился панцирь.
– И все? – уточнила Марина, немного разочарованная столь прозаическим объяснением.
– А что, мало? – возмутилась Наташа. – Представь, каково собачонке в таком скафандре ходить. Ни лечь, ни сесть толком. И просто тяжело такой груз на себе таскать. – Она погладила маленький, слегка вздернутый носик. – Ну что? Попробуем тебя постричь. От мытья все равно толку не будет, шерсть в ужасном состоянии.
Приготовив ножницы и машинку для стрижки, Наташа еще раз критически оглядела пациентку:
