Антон смерил сестренку снисходительным взглядом:
– Да ладно. За себя ты переживаешь. – И тут же смягчился, хотя насмешливость в голосе осталась: – Но ты ведь можешь сама своему Сашечке позвонить и пригласить его покататься.
– Саша-то здесь при чем? – вознегодовала Ленуся, пряча за праведным гневом смущение.
– А раз ни при чем, – подловил ее Антон, – так иди, собирайся.
Ленуся поморщилась, капризно повела плечом.
– Да ну. Расхотелось что-то. – И указала на окно: – Вон и погода портится. Тучи ползут. Лучше схожу к Насте в гости. Она меня как раз звала.
Правильно. Пусть идет к Насте, а не лезет не в свое дело, не строит взрослую и проницательную. А Антон – на улицу. Без Ленуси, без велосипеда. Просто побегает.
Двигаться гораздо комфортнее, чем сидеть и раздумывать. Размеренность бега успокаивает, от равномерной тряски мысли падают на свои места: умные к умным, глупые к глупым, а все лишнее отсеивается. Ну а смутное становится ясным и понятным.
В карман – мобильник, в уши – наушники, и внешний ненужный гул окончательно отсекается, и ты сам в себе, а тело работает само по себе. Натренировано оно, приучено.
На школьный стадион Антон не повернул, решил пробежать по улицам, но недалеко от дома напоролся на Катю.
Напоролся, конечно, не слишком подходящее слово. Слышится в нем что-то отрицательное. А Антон, если откровенно, был рад случайной встрече.
В школе поговорить не удавалось, на телефонные звонки Катя отвечала коротко и однообразно: сейчас некогда, извини, Антоша, не до пустой болтовни.
Как будто Антон хоть раз болтал впустую.
– Катя, привет! – произнес Мажарин, и уже по голосу стало понятно, что настроен он решительно.
– Привет! – бесстрастно откликнулась Катя.
– Может, поговорим все-таки?
– А смысл?
– Смысл? – переспросил Антон со значением. – Просто я понять хочу, что случилось. Ты на меня обиделась?
Катя тихонько вздохнула, как будто устала:
– Обиделась – не обиделась. Какая разница? Ну будем мы и дальше пару изображать. Кому это надо? Неужели тебе?
Антон промолчал. Не то чтобы ответить было нечего. Может, и нашлось бы, что сказать, но потом, попозже. А так, сразу, не мог он полностью осмыслить Катины слова.
– Мажарин, сам посуди, – продолжила Катя, – ну какая из нас влюбленная пара? Уж себе-то чего врать? Все это время мы были просто друзья-приятели. И знаешь что? – Она заглянула Антону прямо в глаза, серьезно и внимательно. – Если хочешь, чтобы так и дальше оставалось, больше не заводи подобных разговоров. А лучше совсем ко мне не подходи. Хотя бы пока.
Антон не сдержался и все-таки произнес вслух то, что последнее время беспрестанно вертелось в голове:
– Почему?
Катя усмехнулась, кольнула холодным взглядом:
– А ты не понимаешь?
Он отреагировал неудачно. Если бы надо было мяч поймать или увернуться от удара, подсознание бы чисто сработало. А вот в чувствах – одни смятение и растерянность.
– Я?
Катя отвела глаза:
– Ну тогда у Самсоновой спроси. Или Кривицыной. Они объяснят.
Марина
Марина, конечно, заметила, что отношения у Кати с Антоном разладились: никаких звонков и встреч на переменах. Что там было после школы, она точно не знала, но предполагала.
Катя была не из тех, кто любит выдумывать искусственные секреты и играть в конспирацию. Если в школе Булатова и Мажарин сторонились друг друга, то вряд ли потом, оказавшись наедине в каком-нибудь тайном месте, бросались навстречу с распростертыми объятиями.
Неужели расстались?
Скорее всего.
Значит, Антон теперь свободен. Чем не повод для радости?
Но радоваться не получалось. Хотя мысленно Марина легко рисовала себе дальнейшее развитие событий, очень благоприятное и желанное: как Антон позвонит – или нет! – лучше подойдет и скажет, например: «Может, нам встретиться сегодня?»
Дальше вообще фантазия вспыхивала фейерверком. Но когда последние огоньки гасли, на потемневшем фоне сознания возникала Катя. Спокойная, как обычно. Даже, пожалуй, равнодушная. Но при виде нее лавренковская счастливая улыбка таяла, а въедливая совесть строго грозила пальчиком с цепким коготком: «Разве порядочно сразу кидаться на парня, с которым только что рассталась твоя подруга?»
Катя Маринку чуть ли не от смерти неминуемой спасла. Ну уж от полного позора и ночи в грязной яме точно. А неблагодарная Лавренкова тут же начнет прохаживаться перед ее носом с ее же бывшим кавалером?
Конечно, нет. Марина не такая – не подлая, не коварная. Но осознание собственной правильности и благородства не слишком-то греет. И, главное, не с кем ни поделиться, ни посоветоваться.
Подружки из прежней школы совершенно не в теме. С Катей они незнакомы и наверняка не задумываясь ляпнут: «Да не грузись ты, Маринка! Лови момент. А то вдруг поздно будет».
В новой школе единственный близкий человек для Лавренковой – сама Катя. Но ни с ней, ни тем более с Антоном Марина обсуждать свои метания не собирается. А молчать и держать в себе – просто невыносимо! Поэтому пришлось вылить все переживания на Кирилла.
Марина же всегда его выслушивала. А он… пусть хотя бы сделает вид, что ему не все равно.
Кирилл выслушал, но не прочувствовал, еще и осудил:
– Дался тебе этот спортсмен!
Лавренкова ждала отзыва совсем на другую тему:
– Ну не о том же речь!
– А о чем?
Кирилл не умел изображать сочувствие, говорить проникновенным голосом. Уж лучше молчал бы тогда, что ли, или головой кивал, имитируя понимание.
– И какое тебе дело до этой Кати? О ней-то ты чего беспокоишься?
– Она моя подруга, – многозначительно произнесла Марина.
– Неужели? – изумился Кирилл. – Она – подруга? Давно ли ты на нее жаловалась!
– Я не жаловалась. Я просто рассказывала. – Марина решительно восстановила справедливость. – Кир, ты же ее совсем не знаешь, а отзываешься так, будто у тебя к ней есть какие-то личные претензии!
Кирилл усмехнулся. Он мог бы поведать Маринке, о чем беседовал с ее подругой на вершине холма, с которого Лавренкова летела на велосипеде и впереди велосипеда. Но не слишком ли много внимания какой-то там Кате?
– Ну, в общем, ты как хочешь, так и делай, – заключил Кирилл. – Я тут тебе однозначно не советчик.
Марина поняла: очень глупая затея – обсуждать сердечные метания с Кириллом Успенским, хоть он и друг, и почти как брат. Но вздохи и переживания вызывают у него лишь тоскливую зевоту или снисходительное хмыканье. Наверное, со всеми парнями так.
