Марина
Катя и раньше с Мариной не особо общалась, а тут и вовсе перестала.
Лавренкова честно пыталась понять почему; пробовала наладить вроде бы, по ее мнению, начавшие складываться отношения, но наткнулась на ледяное безразличие. Точнее, на полный игнор. Как будто Булатова опять сидела за партой одна и никаких Марин, особенно Лавренковых, в природе просто не существовало.
Катя уходила от прямых разговоров и на мелкие лавренковские уловки не велась. Даже призыв к благородному чувству взаимовыручки сумела пропустить мимо ушей.
Писали самостоятельную по алгебре, и за пять минут до конца работы Марина демонстративно разахалась и разнервничалась, изображая, что в ее ручке закончилась паста. Взывая к мировой справедливости на пределе допустимой громкости, она, между прочим, рисковала навлечь на себя гнев суровой математички. Но мировая справедливость в лице соседки по парте оказалась глуха. Зато воплотилась в соседке спереди – Даше Самсоновой. Та обернулась и протянула Марине запасную ручку:
– На! Держи!
Лавренкова растерянно поблагодарила.
Дописывать самостоятельную пришлось самсоновской ручкой. Рядом лежала собственная, вполне рабочая, осуждающе нацелив в хозяйку-предательницу тонкое жало стержня.
Следующим был урок истории.
– Шестнадцатого декабря 1798 года, – самозабвенно вещал Виталий Андреевич, – к императорскому титулу Павла Первого были добавлены слова «…Великий магистр ордена Святого Иоанна Иерусалимского». А в связи с чем это произошло, нам подробно расскажут на следующем уроке. То бишь подготовят доклад на тему «Мальтийский орден в России»… – Историк пробежал глазами по рядам учеников и остановил взгляд на четвертой парте у окна, – Лавренкова и Булатова.
– Лучше я одна, – мгновенно раздалось в ответ.
Виталий Андреевич озадаченно хмыкнул:
– Это почему?
– Мне так удобней, – невозмутимо проговорила Катя, даже не глянув в сторону соседки, мнение которой Булатову и вовсе не интересовало.
Историк задумался.
– Ты уверена, Катя? Тема довольно объемная. К тому же хотелось бы увидеть несколько слайдов.
Булатова только усмехнулась:
– Я трудностей не боюсь.
Марине надоело изображать из себя бессловесную деталь интерьера. Она приподнялась с места:
– А я тогда другой доклад подготовлю. Следующий.
Но Катя так и не удостоила Марину взглядом. Она смотрела на Виталия Андреевича, ожидая его решения. Все прочие колебания воздуха были для нее обычным сквозняком.
– Ну хорошо! – согласился историк. – Булатову слушаем на следующем уроке, Лавренкова – в уме.
Марина уселась за парту. Она специально сделала это шумно и едва не ткнула Катю в бок оттопыренным локтем. Но та никак не отреагировала – ни поморщилась, ни отодвинулась, – словно рядом никого не было.
Почему? Что такое случилось? Отчего Лавренкова для Кати снова перестала существовать?
Всю дорогу домой Марина ломала над этим голову.
Конечно, она перебьется без Катиной привязанности. Ей даже не столько обидно, сколько любопытно. Ну и потом, все-таки жутко несправедливо, когда вот так не замечают людей. Марина всегда за справедливость и за то, что все вокруг заслуживают хорошего отношения. Даже пауки и червяки. Хотя выглядят они, надо признать, кошмарно.
Погода, кстати, тоже кошмарная. Вот уже несколько дней из прохудившегося серого неба почти без перерыва моросит мелкий холодный дождь. Под ногами – лужи и слякоть. Когда идешь по асфальту, еще ничего, но иногда приходится передвигаться по размытым земляным дорожкам.
А в одном месте путь перерезает свежевыкопанная глубокая траншея.
Трубы, что ли, меняют?
Через траншею переброшена широкая доска, вполне надежная на вид. Марина издали видела, как по ней спокойно проковыляла старушка с палочкой. Значит, и она пройдет без проблем.
Марина даже под ноги не смотрела, когда ступила на доску. Та едва заметно дрогнула. Ерунда! Особенно, если мысли заняты поиском ответов на неразрешимые вопросы.
На полпути Марина в задумчивости остановилась, неосознанно глянула вниз. У траншеи были крутые глинистые берега, а на дне стояла вода. Цвета самого неприятного. Любоваться, в общем, было нечем. Марина сделал широкий шаг. И тут по краю канавы, к которому она стремилась, черной змеей проползла глубокая трещина. Целый пласт глины отошел и скоростной лавиной сполз вниз. За ним поехала и доска, а вместе с доской – стоящая на ней Марина Лавренкова.
Марина не успела ничего сообразить, но от неожиданности инстинктивно присела. Даже не на корточки, чего уж там, на попу. Только поэтому она и не упала лицом вперед, а вполне культурно сползла, словно с горки, прямо в ту самую неприятную жижу.
Лавренкова тут же вскочила на ноги, потому что сидеть в холодной грязной воде оказалось не просто неприятно, а до невозможности мерзко, и растерянно завертела головой, в которой уже мигал сигнальной лампочкой классический вопрос: «Что делать?»
Что дела-а-а-ать?
Доска-мостик лежала уже не поперек траншеи, а вдоль нее. Марина ухватилась за доску, потянула, пытаясь развернуть и закинуть назад на берег.
Не тут-то было!
Исходя из лавренковских ощущений, широкая и толстая доска весила не меньше тонны. А Маринка не муравей, чтобы поднимать вес, превышающий ее собственный в несколько десятков раз.
К тому же какой прок от того, что она спасет доску? Ну окажется та наверху. И что? Протянет спасительнице руку помощи? Сложится лесенкой?
Размечталась!
Марина придвинулась к стенке канавы, из которой, наверное, едва выступала только ее макушка, вцепилась пальцами в край и попыталась подтянуться.
Мягкая, скользкая земля податливо раскрошилась под руками, забилась под ногти. И больше никакого результата.
Марина попробовала уцепиться и подтянуться еще раз, но земля по-прежнему крошилась и сыпалась вниз, а пучки увядшей травы вырывались с корнем.
На коленки налип толстый слой мокрой глины, в ботинках хлюпала вода. И в носу тоже хлюпало. От холода, беспомощности и отчаяния.
Вот почему, почему так? Столько людей перешло через траншею, и хоть бы что. А стоило на мостике оказаться Лавренковой – тут же ужасная катастрофа. Нарочно, да?
Марина безнадежно бросалась на стены траншеи. Чуть ли зубами в них ни вгрызалась. Пинала их, стучала по ним кулаками. Наконец обессилела, застыла на месте.
Неужели придется звать на помощь? Орать во все горло: «Помогите! Спасите!»
Позор-то какой! Даже не хочется представлять себя со стороны. Зрелище ужасное! Издевательство просто. Сгущающиеся осенние сумерки, тишина и безлюдье, глубокая канава посреди дороги и доносящийся со дна ее истошный вопль. То ли человеческий, то ли звериный.
