Ты много чертыхаешься.
Извини.
А ведь это должен был быть он, согласись! Это должен был быть он.
Но он был среди вернувшихся? – спросил Дрейк.
Нет. Старый Канди умер вскоре после того. Может, от переутомления, а может, от горя. Его родня попыталась продать баркас, но тот просто отказался заводиться. Застыл на месте, как собака, тоскующая по хозяину. Он все понимал, можешь мне поверить. И он буквально сразу же начал разваливаться. Я видела, как он умирает на отмели. Всему на свете приходит свой срок. Эту истину я хорошо усвоила, Дрейк. Всему приходит свой срок.
Костер угасал, быстро холодало, и старая Дивния раньше обычного ушла к себе в фургон. Дрейк в одиночестве допил остатки эля. Он глядел на церковь и думал, что Бог, возможно, стал одной из жертв этой войны. Какие-то мошки роем вились вокруг слабого пламени и облепляли оставшиеся после ужина объедки. Он вылил кувшин речной воды на костер, и тот зашипел, исходя паром. Внезапно грянувшая музыка – кларнет и саксофон в первых тактах песни – пришлась как нельзя кстати.
Прихватив керосиновую лампу, он зашагал вдоль берега устья, пока не поравнялся с разбитым корпусом баркаса на песчаной косе. И в свете лампы, под пение Билли Холидей о глупых вещах отдал честь славному «Избавлению», при этом не чувствуя себя глупцом – возможно, потому что был навеселе. И если бы вам случилось в ту ясную ночь проходить неподалеку, вы бы увидели молодого человека, торжественно отдающего честь корабельным останкам на отмели под звуки старой песни, которая, разносясь по всему побережью, по долинам рек и ручьев, долетала до слуха спящих, чтобы напомнить им о любви, ибо она есть суть всего сущего в этом мире.
А когда песня закончилась, Дивния Лад в своем фургоне потянулась с кровати и выключила радиоприемник. Потом она легла на спину; голова кружилась от наступившей тишины. Уже собираясь задуть свечу, она заметила среди приколотых к потолку записок одну с незнакомым почерком.
Дрейк = чуточку счастливее
Она задула свечу и погрузилась в слепящую тьму.
25
Спустя неделю Дивния заметила, что птицы в прибрежных зарослях ведут себя как-то нервно, а в их пении проскальзывают тревожные нотки. Под утро на берег выбросилась большая камбала и сдохла еще до восхода солнца, в угрюмом сумеречном межвременье. Крабы также в большом числе выбирались на сушу из мутных отливных луж и пугливо поводили усами, но потом, одумавшись, уползали в море.
Предчувствие возникло у нее еще несколько дней назад, но она не сказала об этом Дрейку. Среди признаков были ноющие боли в спине, странное поведение животных и необычные запахи, которые она называла «запахами мрака».
Стоя у причального камня, она попыталась оценить надвигавшуюся опасность. Ее внутренний барометр стремительно падал, хотя на небе пока не появилось ни облачка. Ожидание давило тяжким грузом, ибо такое уже случалось на ее памяти – в «Ночь слез». Она напрягала слух, пытаясь уловить что-то новое в окружающей тишине. Когда морская собака залает
[24], в шутку говаривали местные. Однако случалось всякое, когда реки выходили из берегов, а погребенные на дне мечты высвобождались из иловой грязи и всплывали на поверхность пузырями невиданных бедствий.
Ей вспомнилась детская коляска миссис Хард, плывущая вверх колесами и застревающая в морской траве. Этой коляске не довелось возить детей, только выпечку. Правда, ходили слухи о том, что миссис Хард в свое время вынашивала ребенка, но каким он явился в мир, живым или мертвым, кумушкам было неведомо. А вот Дивния знала точно, что новорожденный младенец так и не увидел свет. Повторить попытку миссис Хард не удалось, и детская коляска так и осталась для нее символом неосуществленной мечты. Должно быть, именно в ту пору ее фамилия Харт огрубела до Хард
[25], а Дивния знала, что такие перемены не ведут ни к чему хорошему. Это миссис Хард сказала юной Дивнии, что слезы у женщин иссякают вместе с их плодородием. Перестаешь кровоточить – и прекращаешь плакать. Так утверждала миссис Хард когда-то очень-очень давно.
Дрейк был внезапно разбужен барабанной дробью дождя по крыше сарая и ощущением промозглой сырости вокруг. Он открыл глаза и сел в постели. Комната как будто ожила и стала частью реки; всюду мерцала черная гладь, на которой змеилась яркая, как луч маяка, полоса лунного света. Дрейк спустил ноги с кровати, и они погрузились в холодную морскую воду. Его тотчас охватила паника. Закатав штаны, он добрел до двери балкона и выглянул наружу. А там уже не было речного берега, не было причального камня; мир уходил под воду. Прилив одержал верх.
Его начало трясти – к страху добавился холод. Он схватил висевший на стене дождевик и открыл дверь. Справа надвигался прилив, слева просматривались очертания деревьев. Он сделал шаг влево и увидел свет. Сначала это была слабая дрожащая точка, но постепенно она становилась ярче и приближалась к нему, как большой светлячок, который затем превратился в свечу, закрепленную на козырьке шахтерской каски. А сама каска сидела на голове старухи, которая неторопливыми и плавными гребками направляла в его сторону каноэ.
Залезай! – крикнула Дивния, приблизившись. Залезай, бери весло и греби!
Дрейк поспешил забраться в лодку, и та заскользила по течению в сторону церкви, чьи контуры смутно вырисовывались в темноте. Он оглянулся на лодочный сарай и увидел, что вода поднялась уже до перил балкона. На какое-то время он потерял ориентацию. Противоположный берег реки обозначался деревьями, чьи ветви тянулись из-под воды, словно руки утопленников, и все они явно тянулись к нему – мысль эта вызвала у него удушье и позывы к рвоте.
Раздался крик совы, тучи начали расходиться, и внезапно выглянула луна. Огромная, оранжевая, она висела низко над разрушенным куполом церкви. Лучи лунного света вырывались из пустых оконных проемов, как яркие щупальца, и высвечивали торчащие из воды надгробия: «Всегда в наших сердцах…», «Помним, любим…», «Покойся с миром…».
Дрейк перестал грести и вцепился в пальмовую ветвь с острыми листьями.
Тебе нехорошо? – спросила Дивния.
Ничего страшного, сказал он, трясясь и вытирая рот рукавом. Это сейчас пройдет.
Тогда поплыли в ту сторону, скомандовала она, указывая направление.
Достигнув неширокого дверного проема, Дрейк уперся руками в стены и протолкнул каноэ внутрь храма.
Прошло много лет с тех пор, как он в последний раз посещал церковь. Много лет с тех пор, как на него с витражей глядели, скорбно проливая слезы, лики святых. И сейчас ему стало не по себе, когда лодка, проскользнув под притолокой, вплыла в этот застывший, забытый временем мир.
