– Сумасшествие? Не говори ерунды. Это был точный расчет. Правда, считать пришлось очень быстро.
– Расчет?
– Ну конечно. Подумай сам. Если нам суждено вновь заселить Землю, то я предпочту, чтобы мой ребенок был рожден от землянина. Больше шансов, что он будет здесь чувствовать себя как дома. К тому же я только что проверила твое здоровье. Оно более чем удовлетворительно. Когда еще выпадет такой шанс? Кто смел, тот и съел. Это я про себя.
Она чмокнула меня в щеку и приподнялась на локте. Я невольно задержал взгляд на ее груди и непроизвольно сглотнул. Близко к совершенству, черт возьми. Очень.
– Выбираемся и одеваемся, – сказала Николь. – Хорошенького понемножку. Нас ждут.
– Скажи, это ты так пошутила? – не удержал я вопроса, когда с одеванием было почти закончено.
– Насчет чего?
– Насчет ребенка.
– Слушай, плохо, если у тебя нет чувства юмора.
– Да я, в общем, не против. И даже «за». Но с одним условием.
– Каким?
– Я узнаю первым.
– Договорились, – кивнула она. – И еще.
– Что?
– Надеюсь, тебе не нужно объяснять, что наши отношения пока должны остаться между нами?
– Возможно, и нужно, но, так и быть, перебьюсь, – сказал я. – Просто приму к сведению.
– Молодец. – Она неожиданно крепко хлопнула меня по плечу. – Верю в тебя.
Черта с два она шутила. Или все-таки? Вот так у меня всегда. Стоит про себя решить, что наконец-то узнал женщин, как тут же они преподносят тебе такой сюрприз, в обнимку с которым снова чувствуешь себя полным идиотом. И даже не знаешь, счастливый ты идиот или все-таки не очень.
Мы вышли на посадочный пандус. Николь вновь была облачена в экзоскелет «Гризли-5» поверх комбинезона и выглядела, и вела себя как ни в чем не бывало.
Внизу горел костер, за столом сидели мои новые знакомые – люди из другой реальности, а еще они были с Луны и Марса. За спиной высился фантастический межпланетный корабль с красивым именем «Секрет». Стройботы в свете прожекторов ловко собирали лагерь из готовых модулей. Над головой, в чистом ночном небе, спокойно горели неяркие сентябрьские звезды средней полосы России. Я был здоров и привит от смертельного Вируса. Рядом со мной шла удивительная, волнующая меня женщина. Ближайшее будущее не обещало ничего хорошего.
13
В дверь постучали.
– Входи, – сказал он.
Вошла Таня с кружкой чая, поставила на стол.
– Я присяду? – спросила.
– Конечно. Все равно я сегодня дурак.
Он сделал глоток из кружки, старчески пожевал губами. Своих зубов осталось ровно девять штук, сделать искусственные было некому. Стоматолог-хирург умер десять лет назад, а Таня, при всех своих талантах, заменить его никак не могла. Самое главное, что у нее с зубами вообще никаких проблем. Пятьдесят четыре года, а улыбка словно у двадцатилетней. Ну ладно, как у тридцатилетней. И не только улыбка. Седины тоже почти не видно – так, несколько прядок в густых каштановых волосах. Морщины – да, имеются. И в уголках глаз, и шея… Но это ерунда. Разве сравнить с его лицом, давно похожим на какой-то недобрый шарж на прежнего, молодого и красивого Изю Френкеля, слепленный безжалостным (хоть и талантливым, не отнимешь) временем за каких-то тридцать лет? Правда, он и постарше Тани будет. И прилично. Шестьдесят пять – это шестьдесят пять. Совсем не молодость. Как там пела английская группа «Биттлз»?
Will you still need me
Will you still feed me
When I’m sixty-four?
«Буду ли я тебе еще нужен, будешь ли ты меня еще кормить, когда мне стукнет шестьдесят четыре?» Что-то в этом роде. Однако кормит. Даже в шестьдесят пять. И говорит, что нужен. Но так ли это на самом деле? Если мне иногда кажется, что я не нужен сам себе…
– Изя, хватит, – сказала Таня. – Сколько можно хандрить? Уже и пообедал, и поспал. Прекращай. С утра куксишься.
Изя отпил еще чаю и откинулся в кресле. Чай был невкусный, срок его годности вышел давным-давно. Но другого не было, а чаю хотелось. Поэтому пили тот, что есть. И вроде даже как-то привыкли. Да что чай. Здесь у всего вышел срок годности. Включая их самих. Но Таня права, раскисать – последнее дело. Dum spíro, spéro, как говорили древние. Пока дышу, надеюсь.
Он встал с кресла и сел рядом с ней на старый (какой же еще!) диванчик. Обнял, погладил по волосам. Поцеловал в один глаз, потом в другой.
– Я люблю тебя, – сказал.
– И я тебя люблю. – Она улыбнулась. Как всегда, от улыбки ее лицо словно озарилось изнутри светом и разом помолодело лет на тридцать. Ну ладно, на двадцать.
– Мне нужно выйти на поверхность, – неожиданно для самого себя произнес Френкель, хотя до этого собирался подвести ее к этой новости постепенно.
Глаза Тани потемнели. Это была какая-то удивительная загадка природы, которой он не уставал поражаться – цвет ее глаз. Он менялся в зависимости от настроения хозяйки. От ярко-голубого, когда Таня была весела, озорна и переполнена радости жизни, до темно-серо-стального, когда гневалась, боялась или сильно тревожилась. Однажды Изя видел, как ее глаза стали почти черными. В тот день умер их единственный сын Марк, Марек, Маричек, рожденный здесь, в ПЛКОНе (Подземный лабораторный комплекс особого назначения), который они, а когда-то и те, кто скрылся здесь вместе с ними, называли попросту Балкон. Во-первых, это было созвучно аббревиатуре ПЛКОН. А во-вторых, частично соответствовало истине, поскольку располагался Балкон на глубине двух километров вокруг шахты БТП – большой тахионной пушки, с помощью которой, как до сих пор надеялся Изя Френкель, им все-таки удалось отправить в шестьдесят восьмой год группу майора Шадрина. Диаметр шахты составлял ровно сто два метра, а глубина достигала трех километров четырехсот метров. Таким образом, если пробраться одним из технических тоннелей до жерла пушки и спрыгнуть вниз, то лететь будешь целый километр и еще четыреста метров. Чистый Балкон для самоубийц. К слову, один из обитателей Балкона так и сделал лет двадцать пять назад – шагнул в шахту из технического люка, не выдержала психика. Френкель ждал, когда Таня спросит, зачем ему на поверхность, но она молчала. Смотрела на него темно-серым невыносимым взглядом – и все.
– Тань, хватит, а? – попросил он. – Я же не просто от нечего делать прогуляться хочу. Нужно континуум-датчики проверить. – Он помолчал. – Это необходимо, Лютик.
Фамилия Тани была Лютая, и Френкель иногда, в особо чувственные минуты, называл ее так.
Татьяна продолжала хранить молчание, хотя ее глаза чуть посветлели. Совсем немного, но вполне достаточно, чтобы Изя заметил.
– Понимаешь, судя по тем данным, которые я наблюдаю последние три дня, происходит одно из двух. Либо датчики накрылись, либо… – он сделал паузу, не решаясь сразу сказать, – либо я таки оказался прав, и Реальности сблизились настолько, что начали пересекаться.
