И с этого кресла Забардаст бросил вызов своей противнице: Аасмаан Пери, Небесная царица горы Каф или как ты себя ныне именуешь, Дунья подлого нижнего мира, возлюбившая ничтожный комок земли и свое потомство грызунов-полукровок превыше собственного племени, о жалкая дочь великого отца – смотри на меня! Я убил твоего отца, а ныне пожираю твоих детей.
Он спросил Хьюго Кастербриджа, хочет ли тот произнести последнее слово. Композитор ответил: страшное дело, когда пытаешься изъясняться метафорически, а метафора оборачивается буквальной истиной. Когда я говорил, что боги, изобретенные людьми, повернутся против людей и постараются их уничтожить, я выражался главным образом иносказательно. Для меня неожиданность – и почти приятная неожиданность – убедиться, что я оказался ближе к истине, чем сам думал.
– Я не бог, – возразил Колдун Забардаст. – Бога вообразить невозможно. И ты едва ли мог бы вообразить меня, но я и есть тот, кто сожрет тебя живьем.
– Конечно, бога-каннибала я бы не вообразил, – согласился Кастербридж. – Это… разочаровывает.
– Довольно, – сказал Забардаст, широко разевая пасть, и одним глотком захватил голову Кастербриджа. Затем в его глотке исчезли руки, ноги, тело. Толпа с воплями разбежалась.
Забардаст вновь возвысил голос и заревел:
– Где ты? – грохотал он, хотя рот его был битком забит и ошметки Кастербриджа разлетались с его губ при каждом вопле. – Дунья, где ты прячешься? Я только что сожрал твоего сына, а тебе наплевать?
Она молчала. Затаилась неизвестно где.
А потом случилось нечто необъяснимое. Колдун Забардаст обеими руками зажал уши и завизжал, не в силах сдержаться. Разбегавшиеся люди остановились и обернулись посмотреть, в чем дело. Никто из них ничего не слышал, но собаки в Люцене словно с цепи сорвались. Великий Ифрит на гигантском кресле извивался в агонии и орал так, словно горячие стрелы пронзили ему барабанные перепонки и вонзились в мозг. Внезапно он утратил контроль над своим человеческим образом, взорвался огненным шаром, спалил великое кресло Люцены до основания, после чего огонь погас, а с ним пропал и Забардаст.
В небесах закипела воронка, открылся портал, с высоты спустились Дунья и Омар Айяр.
– Когда я поняла, как действуют отравленные чары, как пользоваться темным искусством и создавать оккультные формулы убийства, как заострять шипы и как бросать проклятие в цель, – шепнула Дунья Омару, – спасать моего отца было уже поздно. Однако это знание пригодилось, чтобы убить его погубителя и отомстить за его смерть.
Одно дело – захватить участок земли и объявить его своим владением. Управлять им безраздельно – совсем другая задача. Темные джинны, раздражительные, непоследовательные, тщеславные и жестокие, вызывавшие у людей и страх, и ненависть, очень скоро – еще до наступления тысячного дня – обнаружили, что их представления о том, как следует колонизировать землю и порабощать народы, были чем-то вроде полуфабриката, и они не располагали ни кулинарным талантом, ни умением довести все до готовности. Из всех талантов правителя они обладали только одним – силой. Этого было недостаточно.
Даже в те жестокие и аморальные времена абсолютной тирании установить не удавалось и никогда не удавалось полностью раздавить сопротивление. Когда же из четырех Великих Ифритов трое погибло, великий замысел начал распадаться на глазах.
Повторим еще раз: с тех пор как произошли эти события, миновало более тысячи лет, многие подробности того, как разваливался имперский проект темных джиннов, забыты или же утратили достоверность, и было бы недопустимо включать их в этот рассказ. С некоторой долей уверенности мы можем утверждать, что выздоровление было быстрым и тем самым доказало как устойчивость человеческого общества, так и неполноту власти джиннов на «оккупированной территории». Некоторые ученые сопоставляют этот период с последними годами правления императора Аурангзеба в Индии. Этот последний из шести Великих Моголов в самом деле распространил власть империи до южной оконечности Индии, но победа его была в достаточной степени иллюзорной, потому что, когда его войско вернулось в северную столицу, «покоренные» южные земли тут же восстановили независимость. Пусть не все принимают эту аналогию, но, по крайней мере, одно безусловно: после падения Сверкающего Рубина, Раима Кровопийцы и Колдуна Забардаста их чары во всем мире рассеялись, и люди вернулись к здравому смыслу, повсюду были восстановлены порядок и цивилизованная жизнь, снова функционировала экономика, собирали урожай, вращались колеса заводов. У людей снова появилась работа, и деньги вновь обрели цену.
Многие, в том числе авторы этого рассказа, считают началом так называемой «гибели богов» тот самый период, десять столетий тому назад. Другие предпочитают иные, более поздние точки отсчета.
Нам кажется, однако, самоочевидным, что использование религии в оправдание репрессий, террора, тирании и откровенного варварства – феномен, несомненно более ранний, чем Война миров, но столь же несомненно ставший существенным аспектом этого конфликта – в конечном счете привело к полному разочарованию человечества в самой идее веры. Столько времени прошло с тех пор, как люди перестали поддаваться фантазиям устаревшей, скончавшейся системы, что сам этот спор может показаться в чистом виде академическим: в конце концов, уже по меньшей мере пятьсот лет те места поклонения, что пережили секуляризацию, используются иначе – как отели, казино, жилые дома, вокзалы, выставочные галереи и торговые центры. И все же нам представляется, об этом нужно было сказать особо.
Мы возвращаемся к своему повествованию, чтобы рассказать о поступках того, кто – со стороны и особенно в собственных глазах – казался самым могущественным из джиннов, о последнем из Великих Ифритов, высочайшем повелителе темных джинов Зумурруде Великом.
Из всех его пещер с сокровищами эта была великолепнейшей, и в нее он возвращался, когда нуждался в покое. Чтобы смыть с себя скорбь и боль и воспрянуть духом, он должен был остаться наедине с источником величайшей своей радости – с изумрудами. Глубоко под островерхими, суровыми горами А. лежала эта пещера, целый город изумрудов, единственным жителем которого он был, Зеленый Сезам, более желанный для него, чем любая женщина. Откройся, велел он пещере, и она открылась перед ним. Закройся – и она сомкнулась, приняв его. Там он отдыхал, под покровом зеленого камня в сердце горы, оплакивал погибших братьев, ненавистных и любимых. Трудно было поверить, что всех троих обошла и уничтожила джинния, и все же это была правда, как правдой было и то, что одним из самых грозных земных воинов, кого снарядила против его армии Повелительница Молний, оказалась женщина, некая Тереза Сака, иногда превосходившая в искусстве метать молнии саму Царицу Кафа. Подчас жизнь просто непостижима! И в такие моменты зеленые драгоценности говорили с Зумуррудом языком любви и проясняли его смятенные мысли. Придите ко мне, мои драгоценные, восклицал он, горстями собирая волшебные камни и прижимая их к сердцу.
Как вдруг все пошло под откос? Более девятисот дней его великому замыслу ничто не препятствовало, и вдруг – катастрофа за катастрофой. Он винил в разгроме прежде всего своих подручных, темных джиннов – они оказались ненадежными, даже предателями, и горько поплатились. Даже смерть Забардаста была своего рода изменой, потому что колдун прекрасно знал, что сам Зумурруд собирался устроить показательную казнь одной из креатур Царицы Молний, некоего Айрагайры – его с большим трудом удалось изловить и подавить после нападения на Машину Славы, которую по распоряжению Зумурруда строили возле города Б. Зумурруд нейтрализовал способность Айрагайры метать молнии, приковав его к устройству, поглощающему электричество: оно засасывало молнии в землю, не давая причинить ущерба. Так, прикованный к шесту подле машины, которую он пытался разрушить, Айрагайра должен был превратиться в наглядный пример бессмысленности любого сопротивления. А Забардаст вздумал отвлечь внимание на себя, разыграв этот эксгибиционистский спектакль сатурнийского людоедства – и вот что из этого вышло. Ни на кого положиться нельзя, даже на старейших союзников.
