Итак, Тереза (Мерседес, Сильвия-Патрисия или кем она в тот вечер была) сидела одинешенька в спортбаре в Пиджен-Фордж, штат Теннесси, отвергая авансы мускулистых мужчин с военным ежиком, закидываясь текилой и наблюдая очередную перестрелку в школе на сверхстандартном плоском экране HDTV. Ох божже, бормотала она нечетким спьяну голосом, настал век убийств, и знаш што, по мне это норм. Настало время бойни, и если ты захочешь сам в этом поучаствовать, бог, как бы тебя ни звали, ты найдешь еще много союзничков кроме меня. Да, ты, бог, с тобой разговариваю. Так ли тебя зовут, сяк ли, в той стране, в этой стране, всегда ты спец убивать, тебе по нраву, чтобы людей убивали за пост в Фейсбуке, за то, что необрезаны, за то, что не того парня трахнули. У меня претензий нет, потому что, знаешь, бог, я тоже убийца. Да-да, я, малышка. Я тоже побывала в переделке.
В те времена, когда подозрение легло на выживших после удара молнии, они порой собирались где-нибудь тайком оплакивать свою судьбу. Бывшая Тереза выискивала такие сборища, желая послушать чужие истории, вдруг кто-то окажется, как она, владыкой молний, а не только жертвой. Фрику приятно знать, что он такой не один. Но здесь в развлекательном центре в дебрях Грейт-Смоки собрание выживших было печальным зрелищем. Скучились в маленькой плохо освещенной комнате позади бара, в переулочке, вдали от основного маршрута, по которому прежде ходили туристы за тем, что любят туристы, за своей туристской едой, и порулить электромобилем, и сфоткаться с картиной Долли Партон, и покопаться в туристском руднике насчет туристского золота. Для тех, кого к смертушке тянет, имелся Музей «Титаника», и там выставлена скрипка, принадлежавшая Уоллесу Хартли, руководителю оркестра на том корабле, и можете насладиться поминальным перечнем имен 133 детишек, утонувших с «Титаником», «самых маленьких героев». Теперь-то все было закрыто, мир изменился, теперь все – сплошной «Титаник», весь мир тонет. Спортбар еще работает, потому как в трудные времена мужчины пьют, и это неотменимо, вот только игры на экране в записи, все знаменитые аббревиатуры ушли на перерыв, МЛБ, НБА, НФЛ – никого не осталось. Их признаки перемещаются по экрану, прерываемые изредка новостной передачей, когда новости все же прорываются, мерцая, на экран, спасибо отважным стрингерам, кто сумел подключиться к спутникам.
Пережившие удар молнии делились на две категории. Первый тип имел что сказать. Вон в того молния угодила четыре раза, но рекорд у этого: семь попаданий. Многие жаловались на дезориентацию, они страдали мигренями и паническими атаками. Они сильно потели, не могли спать, у кого-то одна нога вдруг стала усыхать. Они плакали без причины, они натыкались на двери и на мебель. Они помнили, как при ударе молнии буквально выскочили из ботинок и одежду с них сорвало, остались голыми, ошеломленными. Но ожогов не было, а потому их попрекали, мол, слишком много себе приписывают, слишком долго болтают. Эти люди говорили о громах небесных с почтением. Многие даже считали это религиозным опытом. Они своими глазами видели это, дьяволову работу.
Второй тип – молчаливый. Эти выжившие одиноко сидели по углам, погруженные в свои тайные миры. Молния заслала их куда-то вдаль, и они не могли или не желали поделиться своими тайнами. Когда Тереза, или Мерседес, или кто она теперь была заговаривала с ними, они, испуганно оглянувшись, пересаживались или же отвечали внезапной, бессмысленной агрессией, скаля зубы и сжимая кулаки.
Все это для нее без пользы. Эти люди слабы, сломлены. Она ушла с собрания и накатила текилы, и ближе к дну бутылки голос заговорил с ней прямо внутри головы, она подумала, видно, пора притормозить. Женский голос, спокойный, размеренный, она слышала его очень отчетливо, хотя никто вроде к ней не обращался. Я твоя мать, сказал голос, и прежде, чем она открыла рот возразить: нет, ты не она, моя мать никогда не звонит, даже в мой богом проклятый день рождения, разве что раком заболеет, тогда я, наверное, получу эсэмэску с просьбой покрыть медицинские расходы, но прежде, чем она что-то из этого успела сказать, голос уточнил: нет, не та мать, твоя праматерь, девятью столетиями раньше, плюс-минус, та, которая вложила магию в твое тело, а теперь ты научишься использовать эту магию во благо. Хороша текила, сказала она вслух с восхищением, но эту мамашу в голове было не смутить. Я предстану перед тобой, когда наступит пора, продолжала она, но если это поможет тебе проникнуться доверием, я могу назвать имя и номер на твоей ворованной карточке, сказать, где находится сейф, в котором ты держишь свои жалкие ценности, и какой у него шифр. Если хочешь, я напомню тебе, что ответил твой отец, когда ты сказала, что хочешь учить английский: чем заниматься-то в жизни будешь, сказал он, помощницей юриста станешь или секретаршей, или, может быть, хочешь послушать, как ты увела тот старый красный автомобиль с откидным верхом, когда тебе было семнадцать, и погнала на максимуме к юго-западу из Авентуры во Фламинго, и тебе плевать было, разобьешься или останешься жива. У тебя нет от меня секретов, но, на твое счастье, я люблю тебя как дочь, что бы ты ни натворила, хоть ты и убила того джентльмена, теперь это неважно, потому что идет война и ты мне нужна, ты уже доказала, как хорошо ты делаешь именно то, что мне нужно.
– То есть тебе плевать, что я людей убиваю? – спросила Тереза Сака беззвучно. Что это я делаю, тут же сказала она себе, разговариваю с голосом у меня в голове, голоса слышать стала? Жанна-на-хрен-Д’Арк? Видела я кино. Ее сожгли.
– Нет, – ответил голос в ее голове. – Ты не святая, и я тоже.
– Ты хочешь, чтобы я убивала людей, – повторила она все так же молча, внутри головы, зная, что это уже не опьянение, это сумасшествие.
– Не людей, – сказал голос. – У нас добыча покрупнее.
Когда мистер Джеронимо вновь очутился у входа в «Багдад», он был вооружен новым знанием: доныне он не знал ничего не только о мире, но о самом себе и своей роли в нем. Но теперь он кое-что знал, не все, но для начала неплохо. Ему пришлось начинать с нуля, и он знал, где хочет приступить к делу, попросил Дунью вернуть его сюда, чтобы тут провести первое исцеление. Она оставила его в том месте и отправилась по своим делам, но теперь он имел доступ к коммуникационной системе джиннов и мог в любой момент в точности установить ее местоположение на этой замечательной внутренней системе позиционирования, так что ее физическое отсутствие ничего не меняло. Он позвонил в звонок и стал ждать. Потом припомнил, что у него есть ключ. Ключ по-прежнему подходил к замку, словно ничего не случилось, словно его не выгнали отсюда как носителя устрашающей болезни.
Долго ли он пробыл в Перистане? День, полтора. Но здесь, в нижнем мире, прошло восемнадцать месяцев, а то и больше. Многое может измениться на Земле за полтора года в век ускорения, который начался на рубеже тысячелетий и продолжается по сей день. Все наши истории рассказываются теперь быстрее, мы забыли былые радости медленного повествования, канители и проволочек, трехтомных романов, четырехчасовых фильмов, сериалов в тринадцати эпизодах, удовольствия длительности, растянутости. Делай, что должен, живи своей жизнью, выкладывайся быстро, тик-так. Стоя на пороге «Багдада», он словно видел, как проносятся перед глазами полтора года жизни родного города, слышал вопли ужаса, когда умножились случаи вознесения и вместе с тем их противоположность, придавливающее проклятие, людей в лепешку расплющивало локальное усиление гравитации, в точности история из той китайской шкатулки, подумал мистер Джеронимо, а еще пикировали с небес Великие Ифриты на летающих урнах, предлагали награды, большие ларцы драгоценностей каждому, кто укажет мужчину или женщину с ушами без мочек. Ввели военное положение, неотложные службы справлялись молодцами, пожарные лезли по лестницам на помощь к зависшим в воздухе, полиция с помощью Национальной гвардии поддерживала на улицах хотя бы видимость порядка.
