– У вас с отцом? – переспросил мистер Джеронимо. – Ты и есть принцесса Кафа?
– Это я и хочу, чтобы ты понял, – ответила она. – Битва, что разгорается здесь, на Земле – отражение битвы, которая давно уже происходит в Волшебной стране.
Теперь, когда ей удалось достичь удовлетворения, она хотела получать его вновь и вновь. Одно из преимуществ возлюбленного-мужчины «постарше», шепнула она Джеронимо Манесесу, в его умении сдерживаться. С молодыми все заканчивается мгновенно. Он ответил, что рад хоть каким-то преимуществам своего возраста. Она не слушала. Она открывала для себя радости оргазма, а он, растворившись в сладостном смятении, едва еще понимал, с кем из трех женщин, двух земных и одной неземной, занимается любовью, а потому ни одна из трех не заметила, что с ним творится, пока в тот миг, когда он оказался внизу, а она сверху, он вдруг ощутил под головой и спиной что-то неожиданное, почти позабытое.
Подушки. Простыня.
Кровать приняла его вес, скрытые пружины матраса слегка вздохнули под ним, словно еще одна возлюбленная, а потом он почувствовал сверху еще и вес Дуньи – гравитация вновь действовала. Когда он понял, что произошло, он заплакал, хотя вовсе не относился к той породе мужчин, из кого легко выбить слезу. Она слезла с него и крепко его обняла, удерживая, но он не мог оставаться в этой позе, он выбрался из кровати, дрожа, еще сам не веря, скинул ноги с постели и смотрел, как они сближаются с полом. Когда стопы коснулись паркета, он вскрикнул. Потом встал и чуть не упал с непривычки – ноги ослабли, мышцы одрябли без работы. Она стояла рядом, и он оперся рукой на ее плечо. Потом выпрямился и отпустил ее, стоял самостоятельно. Комната и весь мир вернулись в знакомый, давно утраченный вид. Он ощущал вес каждой вещи, своего тела, своих чувств и надежд.
– Видимо, я должен тебе поверить! – изумился он. – Ты – та, за кого себя выдаешь, и Волшебная страна существует в действительности, ты – самая могущественная там волшебница, раз ты сумела снять наложенное на меня проклятие и вернуть меня на землю.
– И что еще удивительнее, – возразила она, – хотя я та, кем называюсь, не только Дунья, праматерь Дуньязат, но и Небесная принцесса с горы Каф, я ничуть не причастна к тому, что здесь сейчас произошло, разве что в акте любви я помогла тебе высвободить ту силу, о присутствии которой ни ты, ни я не догадывались. Это не я вернула тебя на землю – ты сам это сделал. И если в твоем теле обитает дух джинна, способный превозмочь колдовство Забардаста, значит, в этом мире темные джинны тоже столкнутся с достойным сопротивлением, как и в том, и Война миров может, пожалуй, быть выиграна нами, а не завершится, как уверены Зумурруд и его банда, неизбежной победой темных джиннов и установлением их тирании над всеми народами земли.
– Не увлекайся, – предостерег он. – Я садовник. Мое дело – рыхлить, сажать, корчевать. Я не пойду на войну.
– Тебе никуда и не придется идти, дорогой, – сказала она. – Война сама придет к тебе.
Оливер Олдкасл, управляющий имением Ла-Инкоэренца, услышал донесшийся из спальни своей госпожи вопль ужаса и сразу же понял: с ней происходит то, что уже случилось с ним.
– Уж теперь я непременно убью засранца – обрезателя кустов! – заревел он и босиком ринулся на помощь Госпоже Философу. Волосы его разметались и поднялись дыбом, рубашка выскочила из поношенных вельветовых брюк; нелепо вращая на ходу руками, точно ветряная мельница, он больше походил (что отнюдь ему не льстило) на разогнавшегося Блуто или Обеликса, чем на современного львиноголового Маркса. Он проскочил мимо обувной комнаты, откуда слегка, но неистребимо пахло конским навозом, галопом проскакал по старым деревянным полам, которые в былые дни не преминули бы утыкать занозами его босые ноги, под гневными взглядами воображаемых предков на гобеленах едва разминулся с севрскими вазами на шатких алебастровых столиках, несся, нагнув голову, точно бык, не внемля неодобрительному перешептыванию высокомерных книжных полок, ворвался в то крыло дома, что принадлежало Александре приватно. У двери ее спальни собрался, без толку пригладил взъерошенные волосы, поправил бороду, запихнул рубашку в штаны, словно школьник, вызванный к директрисе, и – «Разрешите войти, миледи?» – воскликнул он, пронзительностью своего возгласа выдав страх. Громкий ответный вопль послужил ему достаточным приглашением, и вот уже они стоят лицом к лицу, госпожа и слуга, она в длинной старомодной ночной рубашке, у него одежда в беспорядке, и с одинаковым ужасом медленно обращают взгляды к полу и убеждаются, что ни одна из четырех босых ног – его пара с волосами от щиколотки и выше и пучками на каждом пальце, ее стопы маленькие, изящные – не касается пола. По меньшей мере дюйм пустого воздуха отделяет их от твердой земли.
– Ублюдок нас заразил! – прогрохотал Оливер. – Этот непомерно разросшийся человечишка, старый гриб, сорняк, который явился в ваш дом, неся чудовищную чуму, и передал ее нам.
– Какая инфекция может вызвать такие симптомы? – зарыдала она.
– Дерновая зараза, – выкрикнул Олдкасл, сжимая кулаки. – Дерьмовая, простите за откровенность. Голландскую вязовую болезнь запустили вы в свой садик. Убийцу дубов, фитофтору! Он нас перезаражал к чертям собачьим!
– Телефон у него не отвечает, – сказала она, размахивая перед носом Олдкасла бесполезной трубкой.
– Мне он ответит! – торжественно ответил Оливер Олдкасл. – Или я его кривую задницу так разукрашу! Я его дикарский череп под орех разделаю! О, мне-то он ответит, будьте спокойны.
Разделения всякого рода сделались известны в те непостижимые дни. Отделение человека от земли само по себе достаточно скверно, однако во многих частях света на том дело не кончилось. В мире литературы ощущалось заметное отчуждение писателей от собственных сюжетов. Ученые сообщали об отделении причин от следствий. Не удавалось подготовить новые издания словарей, потому что слова разлучились со значениями. Экономисты отметили ширящуюся пропасть между богатыми и бедными. В судах заметно прибавилось дел о разводах: в браках тоже настала пора разделений. Внезапно обрывались старинные дружбы. Чума разделения стремительно распространялась по земле.
Глобальную панику вызвали оторвавшиеся от земли мно-гочисленные мужчины, женщины и домашние животные – шоколадные лабрадоры, пушистые кролики, хомяки, хорьки и обезьяна по кличке Чужой. Ткань социальной жизни трещала по швам. В музее де Менила (Хьюстон, штат Техас) проницательный куратор Кристоф Пантократор вдруг впервые постиг пророческий смысл шедевра Рене Магритта «Голконда», где мужчины в плащах и котелках висят в воздухе на фоне низких зданий и безоблачного неба. Всегда было принято думать, что эти люди медленно опускаются на землю, словно по моде одетый дождь. Но Пантократор разглядел, что Магритт рисовал вовсе не капли дождя в человечьем обличье. «Это живые воздушные шары! – вскричал он. – Они поднимаются! Поднимаются!» Хранитель допустил идиотский промах – высказал свое открытие публично, и с того момента к зданию музея пришлось отрядить вооруженных охранников, чтобы уберечь великое пророчество антигравитации от разъяренных туземцев. Кое-кто из охранников тоже начал постепенно возноситься, а с ними и кое-кто из демонстрантов, из несостоявшихся вандалов.
