Роза Фаст была родом из преуспевающей украинско-еврейской семьи на Брайтон-бич, носила чопорные костюмы от Ральфа Лорена, «потому что мы с его родней соседи, – говаривала она, – однако не по Шипсхед-бей»: подразумевалось, что Ральф Лифшиц из Бронкса имел предков в Белоруссии, по соседству с «ее» Украиной. Звезда Розы взошла, когда закатилась звезда Флоры Хилл, так что между старым мэром и новым особой любви не наблюдалось. Правление Хилл отравляли обвинения в финансовых махинациях, слухи о деньгах, перенаправленных на тайные счета, двое ее ближайших коллег предстали перед судом, но грязь не затекла за порог ее кабинета – хотя вонь, надо сказать, проникала и туда. Успешная кампания Розы Фаст, основанная главным образом на обещании провести в мэрии чистку, не снискала ей приязни ее предшественницы, а заявление Флоры, уже после отставки, что, мол, ее преемница – «скрытый атеист», обозлило Розу, которая и в самом деле давно и далеко отошла от веры предков, но полагала, что не обязана откровенничать и ее безбожие – ее личное дело. Разведенная и на тот момент не состоявшая в отношениях, пятидесятитрехлетняя бездетная Роза признавалась, что судьба Малютки Бури тронула ее сердце и она сочла своим долгом обеспечить ребенку благополучное существование так, чтобы желтая пресса до нее не дотянулась. Процедуру усыновления максимально ускорили и передали девочку новым родителям: пусть начнет жизнь заново, сменив имя. Точнее, так планировалось, однако несколько недель спустя приемные родители обратились к продюсерам реалити-шоу с заявкой на сериал «Буря в реале» – предполагалось сопровождать малышку вплоть до совершеннолетия. Услышав об этом, Роза Фаст обрушилась на агентство усыновления: как можно было доверить невинную крошку порнографам-эксгибиционистам, которые и посрать прилюдно не откажутся, если телевидение за это заплатит.
– Заберите ее у этих «бравос», – кричала она.
«Бравос» на сленге именовали фанатов реалити-шоу; термин остался в ходу, хотя телесеть «Браво» уже прекратила работу: всевозможные фейки, выдававшиеся за актуальные факты, наводнили кабельное телевидение в таком преизбытке, что первоначальный производитель этих программ сделался лишним. Все усвоили, что всегда имеет смысл пожертвовать укромностью даже ради призрака славы, а старинная идея, будто истинно свободен и независим лишь частный человек, растворилась в статическом треске эфира. Итак, Малютку Бурю собирались отбравурить, и мэр Фаст была в ярости, но вышло так, что на следующий же день приемный отец будущей телезвезды вернул младенца в агентство по усыновлению. Заберите ее, сказал он, она заразная, и буквально выбежал из кабинета, однако все успели разглядеть на его лице болячку, гноящуюся, отваливающуюся плоть, словно часть щеки отмерла и разлагалась. Малютку Бурю отправили в больницу на дообследование, но все анализы снова оказались в норме. Зато на следующий день одна из нянечек, ухаживавших за младенцем, тоже начала гнить, на обеих руках появились зловонные пятна гангрены, и, когда ее везли на каталке в реанимацию, она с истерическими рыданиями призналась, что воровала рецептурные средства и передавала их пушеру в Бушвике ради небольшого дополнительного заработка.
Первой в этом разобралась Роза Фаст, она же и перенесла небывалость в ту сферу, о которой можно говорить, то есть в сферу новостей. «Это чудесное дитя распознает коррупцию, – заявила она ближайшим помощникам. – Как только она соприкоснется с гнилым человеком, признаки морального разложения проступают на его теле». Помощники предупреждали, что такие речи, более уместные в архаической Европе с ее диббуками и големами, едва ли приличны в устах современного политика, но Роза Фаст не отступалась. «Мы обещали провести в мэрии чистку, – напомнила она, – и случай вручил нам живую метлу, чтобы подмести тут начисто». Она была из тех атеистов, кто способен уверовать в чудо, не признавая за ним божественного происхождения, так что на следующий же день найденыша, остававшегося на попечении социальных служб, вновь принесли в кабинет мэра.
Малютка Буря возвращалась в мэрию в роли человека – минного мини-тральщика или вынюхивающей наркотики овчарки. Мэр заключила ее в крепкие бруклинско-украинские объятия и шепнула: «За дело, Дитя Истины». Все, что произошло после этого, сделалось легендой: они обходили кабинет за кабинетом, один отдел мэрии за другим, и на лицах гнилых коррумпированных людишек, тех, кто мухлевал с командировочными, брал откаты по господрядам, не отказывался от «ролексов», перелета на частном самолете, пакета от «Эрме» с пачкой банкнот внутри, у всех, кто втайне злоупотреблял своей чиновничьей властью, гниль проступала на лице, и преступники спешили сознаться прежде, чем чудесное дитя доберется до них, или же опрометью бежали из мэрии, а по пятам за ними уже гнался Закон.
На самой Фаст не появилось ни пятнышка, и это кое-что доказывало. Ее предшественница выступила на телеканале, высмеяла эти «танцы с бубнами», на что Роза ответила кратким заявлением, пригласив Флору Хилл в гости, «познакомиться ближе с этой милой лапочкой». Почему-то мисс Хилл приглашение не приняла. Когда Малютку Бурю внесли в зал городского совета, там тоже началась паника и многие опрометью кинулись к выходу. Остались те, на кого чары младенца не действовали, то есть – честные люди. «Теперь мы знаем наконец, кто тут кто», – подытожила мэр Фаст.
Нашим предкам повезло иметь в тот страшный час такого руководителя, как Роза Фаст. «Любое общество, которое не имеет единого представления о себе, не знает, как в нем идут дела, в чем, собственно, дело, находится в опасности. Совершенно очевидно, что сейчас на наших глазах происходят – объективно и неопровержимо – события нового порядка, события такого рода, которые мы еще недавно сочли бы невероятными и фантастическими. Нам нужно понять, что это значит, и встретить грядущие перемены лицом к лицу, разумно и отважно». Она обещала принимать на номер 311 любые сообщения о странных феноменах. «Соберем все факты, – сказала она, – и двинемся дальше». Что же касается Малютки Бури, мэр решила сама ее удочерить. «Она будет мне и отрадой, и гордостью, а сверх того – секретным оружием, – заявила она. – Даже не пытайтесь подставить меня, а то моя крошка напустит на вас средневековую хворь».
Быть приемной матерью чудесного дитяти не так-то просто, призналась она согражданам на утреннем телешоу: «Стоит мне в ее присутствии допустить самую маленькую невинную ложь, и – вот оно! Все лицо так и чешется, кошмар!»
Через двести один день после Великой бури британский композитор Хьюго Кастербридж опубликовал в «Нью-Йорк Таймс» статью, возвестившую о формировании группы интеллектуалов, чья задача – разобраться в катастрофических изменениях на глобальном уровне и найти способ им противостоять. Эта группа, над которой в следующие после публикации дни все вдоволь наиздевались – да кто они, малоизвестные, хоть и телегеничные биологи, безумные профессора-климатологи, авторы, пишущие в духе магического реализма, какие-то идиоты-актеры и богословы-отступники, – тем не менее придумала и распространила термин «небывалости», который, сколько над ним ни смеялись, быстро прижился. Кастербридж давно уже сделался довольно-таки противоречивой фигурой – он пламенно осуждал внешнюю политику США, льнул к неким латиноамериканским диктаторам и агрессивно восставал против любых форм религии. Ходил и слушок, так и неподтвержденный, насчет того, как завершился первый брак композитора – слушок столь же упорный и зловредный, как пресловутая история о песчанке, прилипшая к знаменитому голливудскому актеру в восьмидесятые. Юный, еще только пробивавший себе путь виолончелист (в ту пору Кастербридж крепко подсел на опасные наркотики) быстро охмурил красавицу, тоже музыкантшу, которой прочили звездную карьеру. Вскоре она приглянулась некоему промышленному магнату, тот ухлестывал за ней, нисколько не смущаясь ее замужним статусом, и – вот о чем шептал слушок – как-то раз явился к Кастербриджу, в его крошечную квартиру в квартале Кеннинтон-Овал, и спросил в упор: «Сколько тебе дать, чтобы ты испарился?» Кастербридж, то ли обкурившись опиумом, то ли чем похуже, брякнул: «Миллион фунтов», – и отключился. Пробудившись, он обнаружил, что жена исчезла, не оставив записки, а на банковском счете у него прибавился миллион фунтов.
