И столичные и дальних приходов ревнители благочестия дружно прислушивались к царскому духовнику Стефану. Он и при жизни патриарха Иосифа фактически заменял его, написал и напечатал книгу «О вере», в ней признавал необходимость тщательного ис-I правления русских книг по греческим оригиналам, доказывал — наши служебники давно подпорчены плохими переводчиками, исподволь, мало-помалу, готовил народ к непростому, взрывоопасному делу. «Муж, строящий мир церкви, — называли его, — не хитрословием силён, но простотой сердца». Однако начинать широкую реформу надо было не с сопоставления отеческих книг с греческими, не с выискивания в них расхожестей в отдельных малозначащих словах, что, в общем, не нарушало обряда, а в первую очередь с причта московских церквей, одновременно приводя в беспрекословный порядок и все остальные епархии и приходы обширной России. И Стефан настойчиво добивался своего. Битых, изгнанных из городских и сельских церквей строгих священников он на время пристроил рядом с собой, произвел близких ему в протопопы, чтобы их, молодых и деятельных воинов церкви, послать на подвиг духовный в такие буйные городки, как Юрьевец-Повольской, Муром или куда похлещё. Митрополита или епископа в такую глушь и страсть не направишь — года не те, а и попривыкли, смирились с упадком нравов: о покое мирском и покое вечном их думы.
Вошёл в хоромину сторож Благовещёнской церкви Ондрей Сомойлов с известием, что по переходам возвращаются Никон со Стефаном и вроде бы шибко довольные чем-то. Тут и они явились. Братия навострилась, вопрошая цепкими взглядами — о чем хорошем сказал им государь, с чем пожаловали такие бодрые? Кто привстал со скамьи, кто остался сидеть, но такой тишиной встретили посланцев, что ни свеча не дрогнула на столе, не всколебнулся малый огонёк в лампадке. Как умерла братия, как не дышала.
— Отцы мои! — громко, не скрывая радости, заговорил Стефан. — Содеялось, как мы приговорили, а государь приказал! Он доволен нашему радению о нуждах царства. — Тут голос его вознёсся, слеза в нём взрыднула. — Брату нашему! Никону! Быть в патриархах. На то воля Божья и честь царская!
Бурно восприяла братия эту весть, от души и сердца здравила Никона волей царёвой, а он уже не смущался, принимал поздравления как должное, с великопастырским благожелательством. Уж кто там другой, а он знал, каков будет выбор собора, а что до жребия… Не будет жеребьёвки. Всякий другой не отважится стяжать престол патриарший.
По такому великому делу Стефан — постник и трезвенник — велел доставить жбан взварного монастырского мёду да ведро сбитня с имбирём да хмелем. Далеко за полночь завершили братскую трапезу. В конце её Никон въяве дал почувствовать о своём праве и силе поучать и наставлять отныне всякого. Потому-то и высказал напоследок:
— До соборного рукоположения моего в патриархи, если то Богу угодно будет, ждать время есть, но нету его на бездействие. Потому, братья, ополчайтесь, не мешкая ни дня, всякий в свой приход. Утверждайте неусыпно свет правды Христовой, не пугайтесь хулы и мучений. Запущенные церковные подати возместить скоро, за это спрос будет особый. В Москву не сбегать, любезные, не пущу. И завтра же всех попов с Варваринского крестца и других толкучих сборищ прогоню в шею к их пастве, к овцам брошенным!
Никон взял книгу Соборного уложения и, отодвинув её от глаз подальше по причине дальнозоркости, прочёл:
— «В братолюбии будьте друг с другом как родные, каждый считай другого более достойным чести. В усердии не ослабевайте, пламенейте духом, Господу служа, радуйтесь в надежде, будьте терпеливы в скорби, в молитве постоянны, заботьтесь о странноприимстве». Так наставляют святые отцы. — Он прикрыл сияющие глаза, минуту постоял в раздумье и вдруг острым, проникающим в душу взглядом упёрся в притихшую братию. Медленно, как присягая, поднял руку и выговорил от себя выношенную годами многотрудной службы истину:
— Радуйтесь с радующимися, плачьте с плачущими. С собою будьте в вечном единомыслии, не высокомудрствуйте, но за смиренными следуйте! — Тут голос его напрягся, в очесах проблеснула слеза. — Благословляйте гонителей ваших, благословляйте, а не проклинайте! Не воздавайте злом за зло, не мстите за себя, возлюбленные, оставьте место гневу Божьему, ибо Им сказано: «Мне отмщение и аз воздам!»
Он положил книгу на край стола, перекрестился на мерцающие в слабом свете лампадки серебряные оклады икон, поник покорно пред ними головой, простёганной прядями густоседеющих волос. Руки заученно передвигали гранёные бусины чёток, отмечая число прочитанных мысленно молитв, быстро шевелились распущенные губы, подрагивала роскошно выхоленная борода.
— Голодного врага твоего накорми, жаждущего врага твоего напои, — в тишине продолжил Аввакум. — Ибо так поступая, ты собираешь горящие уголья на голову его в День Гнева. Не будь побеждаем злом, но побеждай зло добром. Если ты — древо, то не возносись над ветвями, знай — не ты корень носишь, но корень тебя.
— Аминь, — повернув к нему голову, строго заключил Никон. — Изрядно начитан ты, Аввакум. Вот и послание апостола Павла в памяти держишь… Скажу при братии — государь настоятеля дворцовой церкви Спаса на Бору приглядывает. Что бы тебе не принять на себя место сие? Всякий день при царе, патриарх рядом, а грамотеи нужны будут. Скоро. Али в Юрьевец на страсти воротиться рад?
Аввакум поклонился:
— По твоему слову, владыко.
— Оно и добро! — кивнул Никон. — Другого ответа не ждал. Поезжай. От государя к воеводам указ о строгостях готов, вам вспоможение… Благословляю вас, братья милые, на неусыпный подвиг. Замутилось благочестие на просторах российских, заквасилось еретичеством, спасайте истинную веру и сами спасётесь по слову апостола: «Или не знаете, что даже малая закваска заквашивает всё тесто? Очистите старую закваску, чтобы быть вам новым тестом, празднуйте не со старой закваской порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины». Благословляю всех и прошу вашего благословения.
Он перекрестил предстоящих: широкие рукава мантии в широком же крестоблагословении опахнули лица внемлющих, всколебали язычки свечей, повалили их набок, но они не погасли — пыхнули дымком и выпрямились.
— Прощайте!
Из Кремля на Красную площадь братия вышла дружной ватагой, воодушевлённая своим причастием к царскому выбору патриарха. Да какого — из своих! Друга и единомышленника, смелого и твёрдого в вере. Быть порядку на Руси, да как и не быть с этаким пастырем.
У Фроловских ворот с ликом Спаса в тёмном киоте над входом простились, обнялись, как ратники перед сечей, облобызались по-братски. Аввакум с Иваном Нероновым пошли наискосок через площадь в Казанскую церковь. Надо было к близкому уже утру успеть собраться Аввакуму в свой Юрьевец-Повольской, где ждала его осиротевшая, чудной красоты, деревянная соборная церковь во имя Покрова Богородицы, да ещё десять подначальных церквей, да два небольших мужских монастыря с двумя такими же девичьими. Хоронился невеликий Юрьевец за каменной стеной да копаным рвом. Волжский торговый городок, каких много на Русской земле. И семья там ждала, Марковна, жена богоданная, с ребятишками.
