Еременко пожал плечами, будто этим и собираясь ограничиться, но вдруг вспылил:
– Я прошу прощения, товарищ полковник, но у вас на руках подчиненный умирал? Вот так умирал, что из лифта и с первого этажа кровь потом тряпками выгоняли, две недели подошвы липли? Непосредственно в лифте вашего дома, где ваша жена и дети живут, буквально в паре метров от них? И чтобы вы понимали, что, может, на самом деле к ним с ножами и шли, а капитан подвернулся? Вот с этими!
Он ткнул рукой в сторону стола, на котором, оказывается, лежала завернутая в полиэтиленовый пакет финка – та самая, отобранная у Гильманова. Никто, кроме Стаса, на стол не покосился, все смотрели и слушали Еременко, который продолжал не так горячо, но напористо:
– И я любое ужесточение введу, раз так, и драться за него буду, чтобы свою жену и детей защитить. И любой брежневец, не сомневаюсь, меня поддержит, потому что у всех жены, дети, мужья, родители и так далее. Правильно я понимаю, товарищи?
Товарищи, потупившись, отмолчались, хотя кивнули почти все. Чубатый, разглядевший это не хуже Стаса, утомленно спросил:
– А как выявлять ключевые фигуры, если все пришипились? И главное – теперь нам что, круглый год всех мальчишек города под замком держать? У нас, в конце концов, не, это самое, не Сальвадор какой-нибудь. Тем более что взяли, как вы считаете, предполагаемого, можно и к нормальной работе вернуться.
– Его взяли, – согласился Еременко, – дружки-то гуляют. А он, зараза, молчит. Упертый. Новая такая порода или старая, скорее, как у «законников» упертых самых. Щенки где этого нахватались, ума не приложу, у нас-то этих воров в принципе нет.
– У нас зато… – сказал чубатый, и Стас понял, что не ошибался, считая, что дяденька из Казани, республиканского министерства, а то и КГБ. – Ладно, напомните вкратце, что там доказывает вину Гильманова, если он в молчанке.
Еременко махнул бакенбардистому капитану и предложил:
– Ильдар Сайфетдинович, коротко по возможности.
Тот, встав, в самом деле коротко и внятно доложил, что главной уликой является, конечно, нож. Подтверждение биоматериалами пока не получено, следов крови и других тканей на лезвии не обнаружено вообще, соответственно, нет железных доказательств, что это орудие убийства. Но и доказательством обратного это не является – все-таки два месяца прошло, что угодно отмыть за это время можно. Мы, конечно, не сдаемся, смывы отправим в Казань, а надо, так в Москву, хорошая лаборатория, возможно, найдет что-нибудь. Но форма ранений позволяет экспертам с большой долей уверенности утверждать, что капитан Хамадишин был убит этим или точно таким ножом.
– Ну, это, прямо скажем, не очень сильное доказательство, – сказал чубатый. – Средний умелец на зоне или в цеху двадцать таких финок за месяц выточит, и одну от другой только лаборатория и отличит.
Бакенбардистый Ильдар невозмутимо доложил об оперативно-следственных мероприятиях, показавших, что на вечер убийства у Гильманова нет алиби, зато есть мотив – Хамадишин вел оба дела, по которым Гильманов едва не сел. Причем одно из дел в ноябре еще не было закрыто. Косвенные доказательства указывают на связь Гильманова с группой, налаживающей поставку в Брежнев оружия, в том числе огнестрельного, из южных регионов, а также, возможно, с неудачной попыткой ограбления комиссионного магазина в шесть-ноль один. Этими делами также занимался Хамадишин.
Чубатый повеселел и сказал:
– Вот это уже весомей. Только не забывайте, что царица доказательств – признание. Мало ли что упертый. Пусть отпертым будет. Мне вас учить, что ли? Давайте так…
Он поднял голову, перевел взгляд со Стаса на Еременко и сказал:
– Аркадий Григорьевич, может, поблагодарим уже молодого человека?
– Да, – спохватился Еременко. – Спасибо, э-э, Станислав, вы нам очень помогли. Будем на связи, хорошо?
– Так точно, – сказал Стас, пытаясь не показать ликования, попрощался и вышел в приемную.
За столом восседал отчаянно боровшийся с зевком сержант. Он так и вскочил, чуть не сломав лицо. Разглядев, что это Стас, а не начальство, сержант пошептал себе под нос с облегчением, внимательно проследил, чтобы Стас взял с вешалки свой полушубок, а не висевшие рядом элегантное пальто или шинель с полковничьими погонами, и велел идти на выход самостоятельно.
Дежурный на выходе устало отругивался от какого-то пацана удивительно интеллигентного вида, даже в очках и дубленочке. Пацан нудно повторял, что имеет право знать хотя бы телефон, а дежурный повторял: «Вот пусть из училища сами и звонят, только завтра и в приемную, так и скажи директору, да, а я ничего не знаю и тебя не пущу, все, я сказал». Он явно обрадовался возможности отвлечься на Стаса, потребовал пропуск, а пацану велел немедленно отойти к двери, а лучше выйти. Пацан неохотно отступил на полшага. Стас солидно сказал:
– Я с совещания по поводу этого, Гильманова.
Дежурный, к его досаде, не понял.
– Ну, у Аркадия Григорьевича, – понизив голос, пояснил Стас. – Я из БКД, вы мне пропуск не выписывали, Ильин провел.
– А, – сказал дежурный. – Проходите.
На пороге Стас с наслаждением вдохнул чистый морозный воздух, курнул и лишь после этого отправился домой. Мысли пели и плясали. Стас попробовал выстроить их по росту и значимости, особо не преуспел, но утвердился в том, что говорил умно, показал себя с наилучшей стороны, а обещание Еременко быть на связи – не дань вежливости, которую начальник УВД не признавал. Туманные карьерные вершины и тропинки к ним стали проясняться, приобретая чарующие очертания. Надо было успокоить фантазию, пока она совсем башку не растопырила. Ну и сердечко трясущееся успокоить. И Стас пошел в гастроном.
Пить он не очень любил. Стасу нравилось ощущение горячей свободы и всеобщей любви, но не очень нравилось, как это ощущение и его самого при этом воспринимали окружающие, – и особенно не нравились их рассказы по итогам. Если верить рассказам, пьяный Стас был глупый болтун и жалкий болван. Стас не верил, долго, но пара контрольных экспериментов, подтвержденных независимой перекрестной проверкой, подтвердила, что алкоголь превращает приятного толстячка, безобидного, но надежного, в мудоватого слюнтяя, который лезет ко всем с горячими признаниями, а не найдя понимания, срывается в истерику. Поэтому пить в компаниях Стас почти перестал, но, конечно, тщательно это скрывал радостной суетой, подниманием тостов и довольным кряканьем после опустошения рюмки с водичкой. На непьющих смотрели косо. Непьющий был или стукачом, или сифилитиком.
Соседи по общаге сегодня были в ночном дежурстве и в отъезде, правда, Паша мог уже вернуться. Если так, Стас намеревался споить большую часть бутылки ему, Паша такие вещи понимал и принимал с благодарностью. Если же повезет, можно запереться в пустой комнате и выкушать портвейн в одно рыло, не спеша, смакуя и закусывая макаронами с маслом, как босс мафии или комиссар в фильме про очередное признание комиссара полиции прокурору республики. Талоны на масло лежали дома, осталось надеяться, что и масла за окном хоть чуть-чуть, но осталось, и сосредоточиться на выборе выпивки. Портвейн номер восемь, конечно, не какое-нибудь кьянти или бургундское, но и не водяра, которая совсем не годится для игры в красивую жизнь, стартующую уже сегодня.
