Круг, в котором вращался Гаусс, был ограничен коротким словом "война". Оно определяло мышление и поведение подавляющего большинства таких, как он, немецких генералов. Но при всей узости шор, из‑за которых Гаусс смотрел на мир, он принадлежал к числу немногих, стремившихся отдать себе отчет в причинах и следствиях своих поступков. Это стремление и привело его в свое время к протесту против легкомысленного кликушества Гитлера. Гаусс повторял: "Не трогайте Россию!" Он не походил на генералов типа Браухича, Кейтеля и Йодля, потакавших любому прожектерству фюрера. Гаусс не мог заставить себя не думать о том, что произойдет, если в ход пойдет "Белый план" нападения на Польшу. Россия не может не понять, что Польша — не цель, а только этап. Польша связана с Францией договором, Англия дала Польше гарантии. Беда, если Англия хоть раз откажется от своей традиции изменять союзникам! А что, если двойная игра англо–французов в Москве имеет целью не обман русских, а обман немцев? Значит — второй фронт на западе! Что станется тогда с Германией? Гитлер и вся его шайка бормочут, будто игра идет в Москве, а серьезный разговор — между Лондоном и Берлином. А где гарантия, что не наоборот? На Вильгельмштрассе убеждены, что ради разгрома коммунистической России Лондон примирится с соперничеством возрождающейся Германии. Разумеется, если Лондон пойдет на это, Гаусс возражать не станет. Тогда и он, пожалуй, скажет: покончим с Польшей, но так, чтобы никто не успел опомниться, — одним ударом! Именно это и должен был бы быть тот самый "блиц", которым бредит гитлеровское окружение. Вследствие своей полной военной неграмотности они убеждены, что пресловутый "блицкриг" — изобретение их фюрера. Им не дано знать, что идея "блица" восходит к первым годам существования прусского генерального штаба. Они не могут понять, что "молниеносное наступление" Карла фон Клаузевица — вот зародыш их "изобретения". Они не в состоянии уяснить себе, что шлиффеновские "Канны" — элемент того же самого блица. Гипертрофировавшиеся в головах Бернгарди и Гаусгофера, оснащенные моторами XX века, эти "идеи" и стали тем "блицем", который представляется сейчас Гитлеру новым способом покорения мира…
Очень жаль, что примиренчество Чемберлена и Даладье лишило германскую армию удобного случая проверить в Чехии технические средства "блица". Может быть, с Польшей дело пойдет удачней. Если бы Гитлер не был так патологически самонадеян и завистлив, в Польше удалось бы испытать уже и новое оружие, известное посвященным под названием "фау", но, увы, Гитлер приказал Браухичу прекратить работы в этой области только из‑за того, что на них не было испрошено его согласие. Дело перешло в руки штатских промышленников…
Может показаться странным, что для консультации по такому вопросу, как предстоящая война, Гаусс отправился в столь мирную обитель, как монастырь. Но на это у него были свои соображения. К тем дням, когда совершалась поездка, ни для кого уже не было тайной, чем закончится борьба в кардинальской коллегии Рима. Выборы преемника умершему Пию XI должны были привести на папский престол статс–секретаря Ватикана кардинала Пачелли. Победа эта была обеспечена потому, что Пачелли был кандидатом обоих фашистских диктаторов и американских католиков, возглавляемых архиепископом Спеллманом. Властный, хитрый и беспринципный политик, Пачелли уже в течение десятилетия был хозяином Ватикана и диктовал там свою волю, как полновластный самодержец. Комедия конклава не сможет ввести в заблуждение никого из посвященных. Глава кардинальской коллегии Пиньятелли ди Бельмонте напрасно будет бормотать о божественном вдохновении, которым католические иерархи станут руководствоваться при избрании нового папы. Члены святой троицы, которой молились кардиналы, сидели в Нью–Йорке, Берлине и Риме.
Гаусс считал счастливым совпадением то, что будущий папа провел двенадцать лет в Германии. Пачелли приобрел там прочные связи среди аристократии, в промышленных кругах и у военных, стал ярым германофилом и сторонником нацизма. Гаусс намеревался использовать последнюю возможность увидеть завтрашнего папу в частной обстановке. Таким местом был монастырь Эйнзидельн — излюбленное место отдыха Пачелли. Кардинал прибыл туда инкогнито, чтобы провести там два–три дня перед тем, как навсегда распрощается с монастырем. Нужно было быть Августом Гауссом, чтобы не только узнать об этой поездке, но и получить согласие Пачелли на секретное свидание с генералом.
С трудом отогнав одолевавшие его невеселые мысли, Гаусс попробовал читать, но книга валилась из рук. Швейцарские горы проносились мимо окон вагона, скрытые покровом ночи. На выбор оставалась бессонница или снотворное. От веронала утром голова была бы как набитая ватой, Гаусс предпочитал поворочаться некоторое время с боку на бок…
К утру поезд взобрался, наконец, на плато Зиль, и невыспавшийся Гаусс вышел на платформу маленького вокзала городка Эйнзидельн. Внимание генерала привлекло то странное обстоятельство, что на вокзале вокруг него звучала почти одна только немецкая речь. Тяжелый выговор швабов мешался с сочным говором саксонцев. Тут же, перебивая друг друга, препиралась с монахом целая группа баварцев. Гаусс приостановился, с удивлением наблюдая, как все эти люди с боя брали места в автобусах, чтобы поскорее попасть в монастырь. Гаусс, разумеется, слышал о почитаемом его единоверцами монастыре, основанном десять веков назад раскаявшимся в преступлениях швабским графом. Но Гауссу никогда не приходило в голову, что в XX веке в центре цивилизованной Европы, на месте грязной пещеры графа–убийцы, может оказаться что‑либо подобное зрелищу, которое предстало его глазам. Все эти богомольцы приехали из его собственной страны. Они не были ни темными пастухами каких‑нибудь далеких пустынь, облеченными в тряпье и шкуры, ни паломниками, путешествовавшими за зелеными чалмами. Это не были вдовы, полировавшие своими коленями плиты Лорето, Лурда или Острой Брамы. Нет, вокруг Гаусса шныряли упитанные саксонские бюргеры, краснолицые мюнхенские пивовары, бородатые крестьяне из Шварцвальда — трезвые, расчетливые я скептические в своей повседневной жизни. Но, проникнув в ворота монастыря, они устремлялись к мраморному алтарю с глазами огнепоклонников.
В темной глубине часовни мистически светилась искусно озаренная электричеством деревянная статуя богоматери, с ног до головы увешанная приношениями богомольцев. Гаусс давно не испытывал такого гадливого удивления, как в этот день. Он спросил встретившего его брата Августа:
— И так всегда?
— Двести тысяч богомольцев в год. Не меньше двадцати миллионов франков дохода. — Август криво усмехнулся. — А ты сомневался в могуществе церкви!
Чтобы не привлечь внимания какого‑нибудь не в меру любопытного — за американские, английские или французские деньги — монаха, свидание Гаусса с Пачелли должно было состояться поздним вечером, когда уляжется жизнь в монастыре. Таким образом, весь день был в распоряжении генерала.
Проспав часа два в отведенной ему комнате личных покоев настоятеля, Гаусс с удовольствием отметил, что усталость и дурное настроение исчезли. Они уступили место давно забытой бодрости, вызванной, повидимому, живительным воздухом гор. Генерал вышел в монастырский парк. Было приятно, что это можно сделать, минуя двор, заполненный богомольцами.
