— Может быть, именно поэтому Морган и толкает Гитлера на Ближний Восток? По–вашему, предлагать Гитлеру британскую нефть — это честная игра? — Тут Ачес внезапно умолк и рассмеялся. — Умоляю вас, не стройте такой мины. Я не из тех пижонов, Гарри, которые способны принять вашу наивность за чистую монету. Мы ведь знаем все: вы продаете Моргану Рур. На выполнение этой задачи вы поставили весь государственный департамент. Не пройдет! Если хотите честной игры, не держите кулак за пазухой. Руки на стол, господа!
— Отлично! — воскликнул Гопкинс и тут же поморщился от боли, которую причинил ему этот резкий возглас. — Руки на стол! Это наш принцип. Попробуйте же втолковать своему боссу: теперь дело идет об обеспечении подобающего места и ведущей роли во всем мире для Штатов, для Штатов, а не для одного вашего хозяина, понимаете? Вот о чем идет речь, а не о каких‑то провинциальных интригах в Венецуэле; действовать нужно только осмотрительно, согласованно, взвесив все "за" и "против", не бросаться в авантюры очертя голову и не ставить себя в зависимое положение к такому разбойнику, как Гитлер.
— Что из этого следует?
— А то, что ваш хозяин должен умерить свои авансы нацистской шайке… Понимаете?
— Потому что Морган считает себя главным ее покровителем? — с усмешкой проговорил Ачес. — Каштаны Моргана — ему одному?.. Так, так…
— Ну его к дьяволу, Моргана! — огрызнулся Гопкинс. — Вы два часа препираетесь со мной, как старая прачка. Будьте же мужчиной: речь идет о чем‑то неизмеримо большем, чем нефтяные источники всего мира.
— Что может быть важнее недр: нефть, сырье, уран…
— Уран? — Гопкинс подозрительно покосился на собеседника.
— Лечение рака и все такое… Мы друзья человечества, а не враги его, — не растерявшись, ответил адвокат.
Но Гопкинса не легко было провести. Он не верил в филантропию Рокфеллера. Если Рокфеллер заинтересовался ураном, значит, пронюхал кое‑что о деле, которое Гопкинс считал своим собственным секретом. Но Гарри понимал, что расспрашивать Ачеса бесполезно. Лучше пропустить это сейчас мимо ушей. Еще будет время выяснить, как могло попасть в лапы Рокфеллера дело, о котором знали только двое–трое ученых да сам Гарри. Он вернулся к прерванному разговору.
— Послушайте, Дин, если вы поймете, что Морган и другие имеют право на свою долю в Европе, то ваши интересы там тоже только расширятся. Одно цепляется за другое.
— В том смысле, что Морган пытается выкинуть нас с поля банковской деятельности в Европе? Да тут все цепляются друг за друга.
— Я хочу сказать: мы не можем позволить втянуть нас теперь в войну в Европе только потому, что это угодно Рокфеллеру.
— Мы же не мешаем развязывать войну, где кому вздумается, так пусть и "другие" нам не мешают.
— Мало не мешать, Дин, — злясь, но не теряя выдержки, проговорил Гопкинс. — Необходимо действовать вместе. Понимаете: сообща… Честное слово, можно подумать, что вы даже в школе никогда не участвовали в драке заодно с другими.
— Я действительно предпочитал драться в одиночку.
— Ну, теперь другие времена. Этак многого не добьешься.
— Мы никогда не отказывались от разумных планов, готовы действовать сообща, — тоном примирения проговорил Ачес, но тут же поспешно прибавил: — Если нас не пытаются оставить в дураках.
— Ну, Дин, с такими малыми, как вы, Рокфеллер, кажется, может не бояться, а?
Гопкинс, в волнении ходивший по кабинету, устало опустился в кресло.
— Поскольку речь идет не о какой‑нибудь южноамериканской республичке, а о мире, Дин, о целом мире, то нельзя лезть в это дело очертя голову. Только овладев всем, вы сможете поделить между собою и все сокровища. Иначе рискуете остаться и без мира и без его сокровищ. Понимаете?
— Я‑то все понимаю, но мне сдается, что не все понимаете вы, Гарри.
— Например?
— Вы не понимаете, что не выборы президента, а ситуация в Европе — вот главное на сегодня.
— В этом мы сходимся. Я только не соглашусь с тем, что одно не связано с другим. На чорта вам будет выгодная ситуация в Европе, над созданием которой мы столько потеем, если в Штатах не станет умного человека, способного ее использовать. А такой человек у нас один.
— Мы бросили бы свою гирю на его чашу, если бы были уверены…
Ачес, не договорив, вопросительно уставился на Гопкинса. Тот неохотно спросил:
— Вы хотите, чтобы я поговорил с ним?
— Да.
— Поговорю.
— Не откладывая.
— Да.
— И откровенно.
— Он чертовски щепетилен.
— Нам миндальничать некогда.
— Грубостью у него можно провалить все дело.
— Тогда мы будем знать, что делать.
— Пояснее, Дин.
— Мы бросим гирю на другую чашу выборных весов.
— При нынешнем настроении американцев это не решит дела в вашу пользу. Американцы за Рузвельта.
— Тогда напомните ему, что американские президенты не бессмертны! — угрожающе выпалил Ачес.
Гопкинс приподнялся было в кресле с гневно сжатыми кулаками, но тут же в бессилии упал обратно. Задыхаясь, проговорил:
— Ваше счастье, что мы одни…
— Я же адвокат, Гарри, — с недоброй усмешкой заметил Ачес.
— Ваше счастье…
— Хорошо, можете не напоминать об этом ФДР, достаточно того, что вы будете помнить о судьбе Гоу. — И прежде чем успел прийти в себя ошеломленный Гопкинс, Ачес поспешно предложил: — Вернемся к делу?
Гопкинс пробормотал что‑то невнятное.
— Вы должны сказать президенту, — продолжал Ачес, — что, по нашему мнению, главенство в мире обеспечено той державе, которая господствует в Тихом океане.
— Это ему понравится.
— Тем скорее он поймет, что все разговоры о независимости Филиппин нужно оставить. То–есть болтать‑то можно что угодно, но мысль о самостоятельности островов — бред. Филиппины — ключ. Владея им, мы владеем Тихим океаном. Океан требует флота. Мы за флот.
— Это ему тоже понравится.
— Тем лучше. Мы за то, чтобы корабли понесли американский флаг туда, где сейчас полощутся вылинявшие тряпки святого Георга.
— И это ему понравится, — монотонно ответил Гопкинс.
— Тем лучше. С американским флагом укрепятся и американские порядки. От этого не станет хуже и вашему Моргану. Дальше: океан — путь на Восток, Восток — это Китай.
— И Япония, — поправил Гопкинс.
— О джапах — отдельно. Сначала Китай: дать там по рукам англичанам.
— Хозяин будет в восторге.
— Тем лучше. Англичанам должны дать тумака джапы.
