– Предлагаю закусить коврижками с соком, – сказал Ковригсен. – Заодно и обсудим.
Утёнок посматривал на своих друзей. Из них четверых он был самый маленький. Ему казалось, что у остальных очень большие лица. Только что эти лица излучали теплоту и радость. А теперь у всех троих глаза заволокло чёрными тучами. Особенно чернели и хмурились глаза Октавы – того и гляди гроза прольётся.
Утёнку вспомнилось, как он мёрз один-одинёшенек на подоконнике и ждал, когда Простодурсен вернётся из леса и споёт ему тёплую песенку.
– Дорогая ведьма Октава, – сказал он.
– Чего тебе, лягушка Утёнок?
– Я хочу спеть тебе тёплую песню.
– Правда?
– Да. Она как раз сама пришла мне в голову.
Замёрзли сердце и душа,
пришла холодная зима.
В дожде холодная вода,
и речка по ночам одна.
Театром будем греть сердца,
согреется моя душа.
Всё пройдёт.
Всё проходит всегда.
Вот так спел Утёнок.
– Какой ты уже большой! Молодец, – сказала ведьма Октава.
– Да, – согласился Утёнок. – Я молодец и выдумщик.
– Жаль, Сдобсен на тебя не похож.
– Не будем отчаиваться, – сказал Ковригсен.
– А я правда похож на торт? – спросил Простодурсен.
– Нет! – решительно замотал головой Утёнок. – Ты похож на принца.
– А Пронырсен говорит, что на торт.
– Пронырсен! – возмущённо запыхтела Октава. – Он чего только не говорит. Всё из зависти. И потому что он противный. Но плохо, что Сдобсен сбежал. Где нам теперь принцессу взять?
– Да… – протянул Ковригсен.
Они молча хрустели коврижками. Крошки сыпались на пол – под стол и под стулья. За окнами чернел вечер и сыпал дождь.
Простодурсен не очень понимал, зачем им нужна ещё и принцесса. Правда, он пока в театре не до конца разобрался. И его очень отвлекала банка золотой рыбки с ветками рябины и идеально ровными и круглыми бульками на дне. Чтобы не думать об искушении, Простодурсен заговорил о театре:
– От нас ничего не требуется, только походить туда-сюда – и всё, да? В спектакле, я имею в виду. Немножко походим – и кланяться.
– Нет! – тут же очнулась Октава. И стала рассказывать, как она придумала.
Сначала король рассердился, что принцесса непослушная. И пошёл просить ведьму наколдовать, чтобы принцесса вела себя за столом тихо, как мышка, и ела всё, что положили на тарелку, а вечером ложилась спать без скандалов и слёз. Но принцесса укусила ведьму за нос, и та очень разозлилась.
– Так Сдобсен должен был кусать тебя за нос? – спросил Простодурсен.
– Не сильно, – ответила Октава. – Как в театре кусаются. И тогда ведьма превратила принцессу в лягушку.
– В меня! В меня! – заверещал Утёнок.
– Король так огорчился, что заплакал, – продолжала Октава.
– Так ему и надо! – крякнул Утёнок.
– Да, – кивнула Октава. – А потом пришёл прекрасный принц, поцеловал лягушку, и принцесса расколдовалась. Он взял её в жёны и полцарства в придачу. А дальше пир на весь мир.
– Ура! – закричал Утёнок.
– Никакого «ура», – грустно сказала Октава. – Принцессы у нас нет, потому что Сдобсен ушёл.
– Да уж, – кивнул и Утёнок.
Ничего у них не придумывалось. Зато они ели коврижки и запивали большими глотками сока из кудыки. Лампочка висела на шерстяном шнурке и лила густой красивый свет на красный сок в стаканах.
Им очень хорошо так сиделось. В тепле и сухости. И уже почти сытости.
И всё шло к тому, чтобы вскоре разойтись по домам, лечь в свои кровати, уснуть и видеть сны до завтрашнего утра.
Мешал только театр этот. Пудра, марципаны, пуговицы из мармеладок, мука, шторы, мешки из-под муки и прочее, что они пустили в ход, наряжаясь. Да, театр пришёлся бы кстати осенним вечером в приречном домике. Но что толку мечтать об этом, когда их высочество принцесса побросала все свои красивые наряды и превратилась в зануду Сдобсена?
Утёнок заглядывал всем в лицо. Он тянул шею изо всех сил в надежде, что чьё-то лицо вдруг просияет улыбкой и кто-то скажет такое, от чего всё снова станет хорошо. Но снизу он видел только прилипшие к губам крошки и капли сока, стекавшие по подбородкам.
– Ёлки-палки-сухостой! – сказал он вдруг.
Слова вырвались так внезапно, что все вздрогнули.
– Что такое? – спросил Простодурсен.
– Очень глупо получилось, – сказал Утёнок.
– Ты прав, – согласился Ковригсен. – Уйти хлопнув дверью – обычно большая глупость.
– А нельзя вернуть Сдобсена?
– Вернуть его не так легко, – ответил Ковригсен.
– Тем более вернуть его во всей принцессиной красе, – вздохнул Простодурсен.
Назад к друзьям возвращается кто-то, дома сидеть одному неохота…
Бывает, что кто ушёл – возвращается. Может, забыл нужную вещь. Или передумал уходить. Особенно часто все возвращаются в тёмные и дождливые осенние вечера.
Компания, уже сытая-пресытая, всё ещё сидела за столом, когда на улице раздались шаги. Чьи-то старые мокрые башмаки шлёпали по раскисшей тропинке. А потом дверь распахнулась. И на пороге показался старина Сдобсен, до нитки промокший и с палкой.
– Снова добрый вечер, – сказал он.
– Добрый, – ответила Октава.
– Чудовищная погода для сушки белья, – сообщил Сдобсен.
– А у нас тут хорошо, – ответил Простодурсен. – Горячий сок и хрусткие коврижки.
– Понятно, – сказал Сдобсен. – У Ковригсена всегда в запасе что-нибудь вкусное.
– Ты посидел дома и высидел хорошее настроение? – решила сразу уточнить Октава.
На Сдобсене сухой нитки не было. Он вылил воду из башмаков, вновь натянул их и зашёл в пекарню.
С чем он пришёл, интересно? Хочет, чтобы с него натекла огромная лужа, или у него ещё и другие планы?
– Я тут сообразил одну вещь, – сказал он.
– Какую? – спросила Октава.
– В твоём театре кое-чего не хватает.
– Конечно. Ты же ушёл, вот нам принцессы и не хватает!
– Я думал о другом. Гораздо более важном. Что есть в любом театре. И с чем всегда считаются. По крайней мере, в загранице всё устроено именно так.
– И что это такое?
– Публика.
– Публика?
– Да. Зрители, которые смотрят спектакль и хлопают, когда он заканчивается.
– Правда, – задумчиво сказала Октава. – Сдобсен совершенно прав, а я об этом забыла.
