– Не бойся! – крикнул он топору.
Топор вспыхивал на солнце, как будто сигналил о бедствии. Точно мечтал перебраться к Пронырсену, но не мог сойти с места.
– Не волнуйся, дорогой! – крикнул он топору. – Я не буду отсюда прыгать, только видом полюбуюсь. Мы в отпуске, нам недосуг обдумывать всё, что придумывается.
«Нехило я сказал», – удивился Пронырсен. Жизнь радовала его. Он стоял на вершине высоченной каменной насыпи и наслаждался видом. Лучше всего ему были видны поваленные деревья. Но и прямо торчащие – тоже. Кусты, вереск, горушки. Белое облачко, уплывшее уже далеко.
«И что ты теперь придумаешь?» – спросила нахальная мысль.
В ответ Пронырсен расхохотался. Выдрал качавшийся на ветру растрепень и с хохотом швырнул его вниз.
– Хочешь знать, что я придумаю? – спросил он нахальную мысль. – Ну-ну. А тебе зачем? Ах да, ты ведь живёшь в моей голове. И теперь боишься, да? Тебе не нравится, как я со всем управляюсь? Не повезло тебе. Но так и быть, слушай хорошенько, прилипчивая ты моя. Сейчас я сяду. И посижу сколько захочу. Потом сорву растрепень и метну его в топор. И так переведу на дротики все здешние заросли растрепня. Какой ближе всех к топору подлетит, тот и победил.
«А зачем ты будешь метать растрепень?» – спросила нахальная мысль.
– Потому что я так придумал. Я – ты не поверишь – всё время сам придумываю разные штуки. Но вернёмся к моим планам. Тут неподалёку я вроде бы видел заросли хомятки и хочу пособирать её. Чёрствый хлеб с хомяткой – лучший ужин туриста. А потом сделаю привал у поваленного дерева – поваляемся с ним на пару.
Больше нахальная мысль вопросов не задавала. Топор тоже держался молодцом, не нервничал. Пронырсен метал дротики из растрепня, пока это было в удовольствие. А потом ему расхотелось. Тогда он отправился в хомятник. Большие сочные ягоды в сумерках синели густым закатным кобальтом. Сладкий сок так и брызгал из них. Пронырсен наелся хомятки до отвала, а там дошла очередь и до привала.
Пусть от дождя спасенья нет, но есть коврижка на обед…
Посреди ночи Ковригсен поспешно зажёг фонарь, потому что небесная канцелярия вдруг включила свирепый хлёсткий ливень.
– Подъём! – закричал Ковригсен. – Вставайте скорее!
Первым проснулся Простодурсен. Повернувшись на звук, он придавил Утёнка.
– Ой! – пискнул тот.
– Спасите наши души! – завопил Сдобсен. Со сна он не мог понять, не стал ли он героем новостей. Не добрались ли до него наконец заграничные иностранцы?
– Ты забыл вбить в землю шепталочку? – сердито спросила Октава.
– Спасаем вещи и еду! – командовал Ковригсен. – У золотой рыбки уже наводнение!
Дождь лупил по палатке. По склону катили бурные потоки.
– Сюда вода течёт, – захныкал Сдобсен. – У меня обе коленки мокрые.
– Вылезай! – крикнул ему Ковригсен. – Простодурсен, Октава, очнитесь! Сдобсен, помогай затаскивать вещи в палатку!
– А я? – спросил Утёнок.
– А ты будешь золотую рыбку утешать. Держи банку крепко…
Такого мокрющего дождя не было давно. Он норовил затечь за шиворот, залиться в чемоданы, просочиться в палатку, набраться в ботинки. Беспардонный дождь, мечтающий всем подгадить. Простодурсен и Октава ползали на коленях и собирали камни и комья, чтобы обложить ими палатку и остановить воду. Было темно, и они раз за разом по ошибке хватали то башмак, то корягу.
– И как же я забыл, что летом бывают грозы! – сокрушался Простодурсен. – Никогда не помню о дождях.
– У тебя же есть зонтик! – крикнул из палатки Утёнок.
– Но у меня нет рук его держать, когда я работаю, – возразил Простодурсен. – К тому же он от солнца. Фу, какая противная жижа! И что за мерзкая глина! Да будет ли конец этому несчастью?!
Утёнок запел песенку, чтобы подбодрить золотую рыбку. На полуслове его стукнул по затылку чемодан; пока Утёнок выбирался из-под него, опрокинулась банка с рыбкой. Половина воды вылилась Октаве на одеяло. Рыбка, по счастью, уцелела, но теперь она дрожала от страха.
Сдобсен ввалился в палатку, волоча по рюкзаку в каждой руке. Кричал Ковригсен. Хлестал дождь. Фонарь потух, пришлось повозиться, чтобы зажечь его снова.
– Ай! – вскрикнул Простодурсен: ему кинули в лицо мокрый ком.
– Извини, я тебя не видела, – ответила Октава.
– А мы не можем просто пойти домой? – вдруг спросил Простодурсен.
Сразу стало очень тихо. Они ведь были, можно сказать, дома. До Октавиного несколько метров и до остальных рукой подать. Чего ради так мучиться?
– Простодурсен, – строго сказал Ковригсен, – пока ты не спросил, мы дружно работали. Ты зачем свой вопрос задал?
– Но наши дома в пяти шагах.
– И что теперь? Разве мы не ушли в поход?
– Ушли, но…
– Что «но»?
– Да ведь гроза!
– Ты предлагаешь нам отказаться от похода из-за какого-то дождичка? Да ты просто домосед, вот ты кто! Тебе лишь бы с места не трогаться. Сначала ты нудел, что лучший отпуск – это дома посидеть. Потом сам предложил заночевать в этом месте, раз уж мы здесь оказались. Теперь тебе и это не нравится! Да что ж такое – всем всё не так! Обязательно кто-нибудь недоволен и злится, что его не послушали!
– С отпуском всегда ведь так, – пожал плечами Простодурсен. – Каждый год мы ссоримся из-за того, куда отправиться. Что бы мы ни решили, кого-нибудь непременно приходится утешать и кренделями заманивать с собой. А потом начинается дождь.
– Нет! – закричал Утёнок. – Ты радовался! Ты сам сказал, что отпуск – радость и никакой скуки!
– Правда? – спросил Ковригсен. – Ты правда радовался?
– Да.
– А чему ты радовался?
– Всему прекрасному, что в отпуске случается. А про остальное я забыл.
– Допустим. Так ты хочешь прекрасную часть отпуска или поворачиваем домой?
– Простите, – потупился Простодурсен. – Я не хочу домой.
Дождь лил, хлестал, лупил, шпарил и лютовал. Но дамбу вокруг палатки достроили, и самые бурные потоки потекли в обход палатки.
Путешественники заползли под отсыревшую крышу. Сбились в тесный кружок. Фонарь стоял на чемодане. Неровное пламя трепетало за мокрым стеклом.
Ковригсен на минутку выставил банку с рыбкой наружу, чтобы снова набрать воды. Дождь гремел, точно палатка стояла посреди водопада. Все поплотнее закутались в одеяла. Но вот беда – Октавино промокло насквозь.
– Приходи под моё, – пригласил Сдобсен. – Если ты в силах перетерпеть соседство студня-вонюдня.
– Спасибо, – буркнула Октава.
Шпротам в банке лежится вольготнее, чем в палатке нашим походникам, еле втиснувшимся посреди чемоданов, рюкзаков и башмаков.
