– Вот я и говорю.
– И тебе надо навести порядок в доме.
– Это зачем?
– Вон та грязная рубашка сколько будет на окне висеть?
– Пока не перейдёт в другую вещь.
– Как перейдёт?
– Если она, например, упадёт, то может перейти в половичок. Вы уходите?
– Да, нам пора. Надо собраться и сложиться и всё приготовить к походу.
– А вы не можете задержаться и ещё повозиться со мной, вот как сейчас?
– Сдобсен?
– Да, Октава.
– Мы собираемся в отпуск.
– Ага.
– Чего ты тут мучаешься?
– Я?
– Да, ты.
– Хочу, чтобы меня полюбили, признали и приняли.
– Что?
– Что слышала.
– А я правильно услышала?
– Правильно.
– Ты хочешь, чтобы тебя полюбили, признали и приняли?
– Угу.
– Мы тебя любим. Правда, мы все любим Сдобсена?
– Правда, – ответили все хором.
– А сама говорила, что я ворчливый, сварливый, нудный…
– Ну да, – начала Октава, – это тоже правда. Мы любим тебя целиком, какой ты есть. Мы только не любим, когда ты… Но если ты усохнешь до семечка, неизвестно, станем ли мы с таким семечком возиться.
Дом так набили словами, что опять заскрипели дверные петли.
Из леса доносился стук топора и птичьи трели.
– Мы зайдём завтра утром, – сказал Ковригсен.
– Я себе всё отлежал, – пожаловался Сдобсен.
– Сунуть тебе одеяло? – спросил Простодурсен.
– Я хочу крендель, – ответил Сдобсен.
– Тогда приходи в пекарню, – позвал Ковригсен.
– Придётся, – вздохнул Сдобсен. – Покоя тут всё равно не дождёшься. Крушинница прилетела?
– Да! – закричал Утёнок. – Она лимонно-жёлтая, и теперь мы в поход пойдём и радость найдём.
– Если хотите в поход со мной, – сказал Сдобсен, – пошли в заграницу.
– Заграницу? – ахнул Простодурсен. – Это же на краю света!
– Да, – кивнул Сдобсен, – заграница далеко, но там к таким, как я, относятся иначе. Там нас ценят и принимают. Я стану до того знаменит, что меня будут охранять, чтобы местные иностранцы не разорвали меня на клочки.
– Тоже мне отпуск – разрываться на части, – фыркнула Октава.
– Зато знаменитому не надо мучиться, чтоб его любили, – объяснил Сдобсен. – Он мучается, только чтоб его в покое оставили.
– А чем ты хочешь прославиться? – спросил Простодурсен.
– Пока не знаю. Но я чувствую, что талант во мне есть. В загранице всё для этого приспособлено. Там чем хочешь можно прославиться.
Вроде слово не воробей и даже вовсе не птица. Вот как оно слетело с губ? Какая ещё заграница?
Летом Ковригсен всегда проветривает мебель. Стол и стулья он выставляет из пекарни наружу. Сейчас Ковригсен поставил на стол летний крендель – с солнечно-жёлтым кремом и глазурью синей, как летнее небо. Ещё он принёс кувшин вкусного летнего морса и смешные маленькие стаканчики.
– Здесь повеселее, чем под кроватью? – спросил Простодурсен.
– Не знаю, – ответил Сдобсен.
Он не сиял, не улыбался, не радовался. Выбрал себе стул в кружевной тени старого стоероса и молча сел. На крендель смотрел, но в рот не брал.
– Не хочешь? – удивился Ковригсен.
– Вроде бы хочу, – промямлил Сдобсен. – Обычно меня на сладкое и сдобное сразу тянет.
– Угощайся, пожалуйста, – сказал Ковригсен.
– Спасибо, – ответил Сдобсен.
В голове у него тоскливо и уныло бродили кислые мысли. Как же они надоели Сдобсену! Сколько можно! Когда наконец и у него в душе воцарятся мир, покой и беззаботная лёгкость? Эти-то все, конечно, с летним днём в ладах. Вид у них радостный, а мысли – мягкие и сладкие, как крендель.
«Интересно, они уже сильно от меня устали? – думал Сдобсен. – Сперва потратили уйму времени, чтобы выманить меня из-под кровати. Теперь Ковригсен накрыл вкусный стол. И все ждут, что Сдобсен первым снимет пробу с кренделя. А у меня в голове мысли киснут и тухнут, и настроение всё тухлее и кислее. Вот почему так? – думал он. – Отчего? Для чего? Зачем?»
– Пожалуйста, угощайся, – повторил Ковригсен.
И вдруг Сдобсен почувствовал, что в нём что-то происходит. Как будто распустился тугой и жёсткий узел. Растаяла льдышка с острыми краями. Исчез застывший комок гнилых и скользких перепутанных мыслей. Словно бы доброе и приветливое «пожалуйста, угощайся» было волшебным заклинанием.
Сдобсен заплакал.
– Ты всё перепутал, – тут же сообщил ему Утёнок. – Плачут от лука, а это крендель.
– Спасибо, – сказал Сдобсен. – Большое спасибо.
Он отрезал маленький кусочек.
Все следили за ним в изумлении. Сдобсен сроду не брал себе так мало сладкого.
– Кто я? – спросил он задумчиво.
– Я знаю! – радостно закричал Утёнок. – Ты Сдобсен!
– Спасибо, – кивнул Сдобсен.
С этими словами он откусил кусочек кренделя и стал медленно его жевать.
Крендель таял во рту, открывая уже тринадцатый новый вкус.
– Вкусно, – сказал Сдобсен.
– Обычный летний крендель, – скромно сказал Ковригсен.
– Да, ты мастер по этой части, – кивнул Сдобсен. – А я ни на что не годен.
– Но мы не пойдём в заграницу по правде? – спросил Простодурсен. – Мы пойдём куда всегда?
– Да, – кивнул Ковригсен, – в этом году рванём в горы.
– Мы в горах в прошлом году были! – возмутилась Октава.
– Нет, в прошлом году мы путешествовали вдоль речки. Скажи, Простодурсен?
– В прошлом году, – стал вспоминать Простодурсен, – мы никуда с места не стронулись. Сперва у Сдобсена болел мизинец, и мы его долго жалели, потом утешали, а потом ещё холили и лелеяли. Следом у тебя, Ковригсен, разболелся зуб, а там и осень началась.
– Верно, – кивнул Ковригсен, – так и было. Но в позапрошлом году мы отдыхали на реке.
– Не помню, – сказал Простодурсен.
– Давайте по-честному, – объявила Октава. – Раз у тебя в прошлом году болел зуб, то чур в этом году я решаю.
– Ты думаешь, я сам себе зуб заболел? – спросил Ковригсен.
– Во всяком случае, зуб был твой, а не мой, – ответила Октава.
– Ой, – опешил Ковригсен. – А где твои стыд и совесть?
