Иногда он затевал разговор под кодовым названием «Наша с тобой безнадега». Убеждал ее, что все, пора заканчивать, что все это ведет не к добру, а только к плохому. Что пока еще есть шанс оторваться, отвыкнуть друг от друга. Ей – устроить свою жизнь, в конце концов. Повторял про пропасть, про невозможность совместного будущего. Про то, что он будет только дряхлеть, а она – расцветать. Повторял страшновато звучащую цифру их разницы в возрасте, а она закрывала ему рот ладонью и мотала головой – не хочу ничего слышать!
Однажды он выдал, что, вероятно, писать ей перестанет – пусть это жестоко, но она, разумеется, переживет.
Она рассмеялась и ответила, что тут же приедет к нему с Лидочкой и с чемоданом. А потом снова смеялась и все спрашивала его:
– Ну что? Испугался?
Он ответил, что давно свое отбоялся, а если она это сделает, то еще раз подтвердит, что она – сумасшедшая дура.
А она шептала, что бежать от любви глупо и подло, и раз так случилось… То только благодарить судьбу, только «спасибо» за все! И еще твердила, что счастливей ее нет на свете и ей наплевать на расстояние и его возраст, да на все наплевать. И что морщины его и седые волосы, и даже трость его она обожает. А от голоса… У нее, мол, вообще кружится голова!
– А стремление к общему дому? – удивлялся он. – У тебя совсем его нет?
Она мотала головой и отвечала, что этого ей вполне достаточно.
Он тяжело вздыхал, пожимал плечами и повторял:
– Ну точно – сумасшедшая дура!
А после этого сжимал ее плечи своими сильными руками, и она закрывала глаза, тая, расплавляясь, точно мороженое на блюдце, которое она полчаса «выдерживала» для Лидочки возле включенной плиты.
Однажды, провожая ее до такси, Яворский посмотрел ей в глаза и недоверчиво спросил:
– Слушай, а тебе правда ничего больше не надо и тебя все устраивает?
Нюта кивнула.
– Никак не можешь поверить?
Он пожал плечами.
– И даже этот… Как его – адюльтер?
Она рассмеялась.
– Никакого адюльтера тут нет! Мужу своему я не изменяю, потому что мужа – в классическом представлении – у меня нет. Так что совесть моя чиста и душа спокойна. Чего, собственно, и вам желаю!
Яворский покачал головой – с сомнением, осуждением? Удивляясь ее легкомыслию и беззаботности.
Герман смотрел на Нюту с задумчивым интересом, словно разглядывая неведомое насекомое. Однажды после ее «запоздалого» прихода («много работы, Нина болеет») спросил:
– Слушай, а я тебе… не мешаю?
Она, не отходя от плиты, коротко бросила:
– Нет! – И, обернувшись, добавила: – На эту тему беспокоиться точно не стоит.
А где-то через полгода на кухне сидела Зина и смотрела на нее странным взглядом – смотрела и молчала, просто наблюдая за ней.
Потом вдруг сказала:
– Сядь. Не суетись!
Нюта послушно села, сложила на коленях руки и кивнула.
– Ну! Что?
– У Герки есть баба, – выдохнула Зина и добавила: – Думаю, что тебе надо быть в курсе.
– Баба? – растерянно переспросила Нюта и улыбнулась. – Вот и славно! Я за него искренне рада.
Зина округлила глаза и покрутила пальцем у виска.
– Ты что, рехнулась? А если там все серьезно? Баба молодая, красивая. Одинокая. Герку окрутит, как нечего делать.
– И что ты мне предлагаешь? – устало спросила Нюта. – Убить молодую, красивую и одинокую? Отравить мышьяком или дать в подъезде кирпичом по башке?
Зина пожала плечами.
– Ну, за мужа… Как-то принято… биться. Не отдавать же в чужие и цепкие ручки готовый продукт!
Нюта вздохнула.
– Зинуль, какое там «биться»… Жизни у нас нет давно. Удерживать я не буду – пусть идет, куда хочет, и пусть будет счастлив.
– Придумываешь! – раздраженно ответила та. – Нет у них жизни! А что ты, собственно, называешь «жизнью»? Страсти-мордасти? Цветы каждый день? Бессонные ночи? Что, объясни! Есть дом, есть ребенок. А вот скандалов нет. И муж твой – не пьяница и не гуляка.
– Гуляка, – засмеялась Нюта, – ты же сама сказала: есть баба!
– Вот так и отдашь? Без вопросов?
Нюта кивнула.
– Сразу и без единого. И еще пожелаю огромного личного счастья.
– Идиотка, – вздохнула Зина, – чтобы в наше вот время – и так, с легкостью, отдать хорошего мужа!
Зина быстро засобиралась и ушла, а Нюта долго сидела, подперев лицо руками, и думала о том, что теперь она свободна! Совершенно свободна!
Какое, господи, счастье!
Герман ушел в Новый год – она терла сыр на «Мимозу» и, услышав шум в прихожей, сполоснула руки и вышла туда.
Он надевал пальто, возле его ног стоял чемодан.
– Сегодня? – спокойно спросила она, вытирая руки о фартук.
Он молча кивнул. А потом, усмехнувшись, добавил:
– Была без радости любовь, разлука будет без печали!
Она покачала головой.
– Не было любви, Гера, не было! В этом все дело. – Но сегодня – как-то не комильфо! Через пару часов приедут Половинкины и родители. Что им сказать?
– Отмени, – коротко бросил он, – к чему этот цирк?
– Вот ты и отменяй! – ответила она. – Ты ж у нас главный клоун!
Герман не ответил, взял чемодан и вышел за дверь.
Нюта села на стул, подумала и набрала номер родителей.
Все оказалось просто – все вдруг свалились с температурой. Сначала Лидочка, потом Герман. А сейчас и у нее раскалывается голова. Дурацкий вирус, косит всю Москву, слава богу, вы еще не успели выехать с дачи.
Потом позвонила Зине:
– Братец твой… Только что хлопнул дверью. В руках – чемодан. Так что веселье, прости, отменяется.
Зина помолчала, а потом выдала:
– А я тебе говорила. Сама виновата!
– Сама, – легко согласилась Нюта и звякнула трубкой.
После ухода Германа ей стало так легко, что она, казалось, просто летала. Лидочка ухода отца словно и не заметила. Был равнодушный отец, нет равнодушного отца.
Алименты он присылал по почте, а спустя год Зина сказала, что у Германа родилась дочь.
Яворскому она написала сразу – с мужем рассталась, точки поставлены, решение за ним.
Он долго не отвечал, а потом написал, что это ровным счетом ничего не меняет. И взваливать на ее плечи такую ношу он не может. Дела его неважны, нога болит все сильнее, и ему все труднее ходить и сидеть.
Впрочем, он вскоре приехал, но жить у нее отказался – как всегда, снял гостиницу.
