Эти поразительные существа могут обмениваться информацией на расстоянии, догадался Иван. Тут же перед его внутренним взором возник домик-хижина, в котором он сейчас находился. Переплетение ветвей, образующих стены, тоже было живым – он каким-то непостижимым образом видел лениво текущие в древесной толще соки, поднимающиеся из могучих корней и наполняющие каждый листок в пышной изумрудной кроне. И все это являлось единым целым – и хижина, и само дерево, и чащоба вокруг.
Дом. Дерево. Жизнь.
Цельный образ, совершенный и неразделимый. Не просто существительные, но яркие картинки, наполненные движением, сутью и смыслом. Для того чтобы описать это, достаточно лишь представить себе нужный объект, и все лишние слова тут же отваливались, как мертвая сухая шелуха.
Дорога. Дом. Гость. Покой.
В следующий миг он снова взмыл над изумрудным ковром джунглей, укрывавших дно Разлома густым ковром. Здесь было тепло и влажно. Бесчисленные геотермальные источники выталкивали на поверхность планеты теплую грязь и горячие гейзеры, выплевывали в атмосферу густые облака пара и кипящей воды. Смешиваясь с холодным воздухом наверху, пар образовывал непроглядную пелену тумана и надежно прятал от посторонних глаз изнанку гигантского каньона. Сверху Разлом казался огромным котлом, в котором клубились и бурлили влажные молочно-белые облака.
Внезапно картинка сменилась. Иван увидел незнакомый зеленый континент, огромный, простирающийся от моря и до моря. Континент, сплошь покрытый лесами, пронизанный могучими артериями рек, несущих свои воды со склонов заснеженных гор к побережью. Лишь хорошенько приглядевшись, он различил смутно знакомые очертания береговой линии – это все-таки был Центрум, только совсем-совсем другой, не такой, как сейчас. Здесь не существовало дорог и каменных городов. Только бескрайние лесные просторы, убежище диких зверей. Нет, города все-таки прятались в лесной чаще: живые, выращенные из переплетений упругих ветвей и лиан, соединенные бесконечной паутиной подвесных дорог. Города, населенные мартышами, миллионами мартышей, крупных и поменьше, разных мастей и окрасов.
Вдруг что-то произошло, незаметно, но неотвратимо. На поверхности планеты словно из небытия возникли первые человеческие поселения, потянулись в небо дымные нити горящих очагов и случайных лесных пожаров. Изумрудное море колыхнулось, будто при наступлении отлива, сжалось, прянуло прочь от людских жилищ, окруживших себя чесоточными проплешинами вспаханных полей. Тут и там зеленые заросли прорезали просеки дорог, выгнулись к облакам каменные спины мостов, сковавшие, будто наручниками, берега быстрых рек. Вот живую плоть континента пронзила серебристая игла стальных рельс. Закоптили черным заводские трубы, коросты стремительно растущих городов вспухли в долинах рек, словно кровоточащие язвы.
И снова картинка дрогнула, ландшафт начал стремительно меняться. Земля просела, образуя местами глубокие провалы и впадины, буквально на глазах обмельчали и иссякли реки, высохли озера. Множество крупных городов зачахло и обратилось в пыль. Лесной океан схлынул, превратился в разрозненные лужицы, уступил место бурым равнинам пустошей и бескрайних степей, раскинувшихся между обнажившимися горными кряжами. Континент прорезала с севера на юг зияющая рана Разлома. Яркие искорки сознаний, миллионы связанных между собой разумных существ, обитавших когда-то в гуще лесов, стали гаснуть один за одним. Картина, напоминавшая сначала украшенное звездной россыпью ночное небо, в одночасье померкла. Часть ослепительных искр исчезла навсегда, часть переместилась глубоко под землю, в толще которой возникла сложная сеть полостей и каверн, соединяющихся меж собой несчетными тоннелями и ходами. Выжившие мартыши ушли в пещеры. И лишь в глубине Разлома да в нескольких сохранившихся лесах еще теплилась жизнь, почти такая же, как в древние времена.
Картинка пошла рябью, на мгновение дрогнула и вновь ожила. Иван скользил над поверхностью Центрума словно на невидимом аэроплане, высокие травы пустошей, казалось, щекочут его кожу, а прохладный ветер треплет волосы, чуть касаясь лица. Видение было настолько правдоподобным, что Ударник на краткий миг почувствовал легкое головокружение. Он осознавал себя летящим над бескрайней степью и в то же время ощущал собственное присутствие в самом центре некоей сложной концентрической системы, состоящей, словно спиральная галактика, из множества разрозненных, но тесно связанных друг с другом миров. Казалось, у него нет сейчас ни рук, ни ног, однако он мог дотянуться до любого элемента этой системы, прикоснуться к нему собственным разумом и ощутить его – мягкое тепло или холод, являвшееся одновременно и цветом, и вкусом, и настроением, и невыразимой сутью каждого уникального и неповторимого мира. Пойманная им суть бытия выражалась всеми известными человеческими чувствами и еще парочкой неизвестных. Система была настолько прекрасна и совершенна, что у Ивана перехватило дух от восхищения. Это невообразимое ощущение переполняло, разрывало его изнутри, ему хотелось плакать и смеяться одновременно от внезапно окатившего его осознания. Он был словно глиняным сосудом, который кто-то наполнил прекрасным вином. Иван видел и воспринимал каждой клеточкой своего организма этот объемный и восхитительный вихрь, вьющийся в бесконечности пространства точно ураган. Вихрь был бесконечно сложен и в то же время бесконечно прост, как спираль из камней с хризопразом в сердцевине – ключ, отпирающий двери к пониманию истинного устройства вселенной.
Стоило чуть сосредоточиться, и Ударник увидел Землю – голубой драгоценный камень в сверкающем ожерелье миров. Он попытался прикоснуться к этому сияющему сапфиру, но тот неожиданно потемнел, а потом вдруг полыхнул алым, обжигая и ослепляя разум. Яркая вспышка озарила пространство. Хрупкий голубой сапфир осыпался горсткой золы, а следом за ним померкли и другие огоньки, словно перегоревшие лампочки в елочной гирлянде. Последним погас самый яркий зеленый кристалл в основании спирали.
Ревущий огненный вал прокатился по пустоши, над которой парил сейчас Ударник, поглощая и перемалывая пространство. Небо почернело. Рушились дома, беззвучно кричали люди, чудовищный ветер поднимал и уносил за горизонт черепицу с крыш, мелкие строения и домашний скот. Пролетел, вращаясь в безумном вихре, окованный броней паровоз. Мир захлебнулся в пожирающем все и вся адском пламени. Последнее, что промелькнуло в сознании Ударника, – это фигура Алекса, почему-то стоящего спиной к краю обрыва. Под ним клубились седые облака. Лицо Алекса казалось безмятежным, он улыбался, глядя куда-то в даль. Его губы зашевелились, он произнес что-то, но Иван не смог разобрать слов. Потом Алекс медленно поднял руку, словно в прощании. Ударник беззвучно вскрикнул, рванулся, чтобы остановить его, но не успел. Алекс сделал короткий шаг назад, и его силуэт, кувыркаясь, утонул в туманном мареве. А потом наступило небытие.
Иван с трудом открыл глаза. Его слегка подташнивало, отяжелевшая голова кружилась, точно с похмелья. Он наклонился вперед и уперся ладонями в шершавый пол хижины, чтобы удержать равновесие.
– В первый раз всегда так. Это пройдет. Потом будет легче.
Ударник крепко зажмурился и снова открыл глаза. Ощущение было странным. Раздававшийся рядом тихий шелестящий голос произносил слова, которые воспринимались на слух уродливой угловатой фразой, состоящей из отдельных кирпичиков: «боль», «время», «выздоровление». Но в сознании она сама собой складывалась в последовательность осмысленных картинок, соединявшихся, словно мозаика, в цепочку образов, как самая обычная человеческая речь.
