Нетрудно заметить приближение и сходство этого круга понятий с теми идеями, которые одновременно придвигались из азиатского религиозного мира. Сходство римских политико-церковных идей с известными христианскими понятиями так велико, что Бруно Бауэр в середине XIX в. мог выставить особую теорию: христианство – продукт римской государственности, перенесенной на Восток и выраженной в азиатской мистической терминологии. В настоящее время после великих открытий, относящихся к восточной культуре, ответ получается иной. Основные идеи мировой религии, искупление человечества кровью, воплощение божества, обещание суда праведного и второго пришествия – очень старые идеи. Те окончательные формы, в которые они вылились, христианство, позднейшее иудейство, гностицизм, парсизм, манихейство, ислам, составляют лучи, вышедшие из одного большого религиозного очага в Передней Азии, где, по-видимому, происходило сильное брожение еще за два-три века до появления Евангелий и до фиксации того сказания, которое приурочивает начало новой религии к определенному месту и лицу. Официальное прославление римского принципата, формула, гласящая, что император – мировой бог-искупитель, не что иное, как одна из параллелей большой религиозной струи. По всей вероятности, уже на почве старинного Вавилона была царская церковь и церковь тайная, отреченная, преследуемая. Обе они пришли в Рим и встретились там в формах цезаризма и христианства так же враждебно, как и на родине.
11. Позднейший принципат Августа
Десятилетие от 27-го до 17 г. представляет ряд попыток со стороны императора установить правомерный конституционный режим в соглашении с высшими общественными классами. Положение принцепса далеко нельзя было назвать прочным. Оппозиция несколько раз пыталась завладеть высшими должностями в столице. Колебания самого принцепса между трибунством и консульством ярко отражают его затруднения.
С середины 10-х годов I в. до Р.Х., насколько мы можем судить, борьба затихает. В новых соглашениях, которые бы дополняли или изменяли акты 27–23–19 гг., уже нет нужды. Очевидно, положение принцепса фактически становилось устойчивее. Каковы были ближайшие основания для этой перемены?
За битвой при Акции в 31 г. и присоединением Египта в 30-м наступает продолжительная мирная эра. Принцепс заявлял себя, прежде всего, спасителем общества от бурь междоусобных война, восстановителем национальных традиций и первым гражданином; он старался показать, что весь отдавался задачам внутренней политики; в этом смысле он развивал свою программу в одном из посланий к сенату, доказывая, что империя дошла до естественных границ своих, что необходимо удовольствоваться существующими приобретениями. Вместе с тем Август отступает, сколько возможно, за коллегиальные формы: он избегает единоличности и до известной степени присоединяет в соправители Агриппу. Приблизительно со смерти Агриппы (13 г. до Р.Х.) политика начинает меняться. Последнее десятилетие до Р.Х. отмерено крупными успехами во внешних отношениях, большими военными предприятиями и значительным расширением императорской доли в империи тех колониальных владений, которые непосредственно зависели от военного владыки. В политической автобиографии Августа это новое торжество империализма нашло себе яркое выражение, производящее контраст со скромными и сдержанными параграфами о гражданской и мирной политике 20-х годов. Различие тона и содержания в упомянутых двух частях Анкирской надписи дало основание новейшему исследователю, Корнеманну, построить целую теорию последовательного возникновения этой политической летописи правления Августа
[73]. По его мнению, первоначальный остов возник рано, приблизительно в начале 10-х годов, и имел целью характеризовать совершившееся «восстановление республики». В настоящем виде надписи он занимает первые 13 глав и затем, после большой вставки, вписанной позднее, продолжается и заканчивается двумя главами 34–35, которые и составляют разобранную нами выше формулу республиканского и конституционного лоялизма Августа. Тринадцатая глава, последняя перед перерывом, т. е. в первоначальной редакции третья от конца, состоит из очень характерных выражений: «До моего рождения, за весь период от основания города храм Януса Квирина, который, согласно желаниям предков наших, мог быть закрыт только по замирении римлянами всей земли и всех морей, закрывался лишь два раза; в мой принципат сенат трижды решал закрытие храма». В этих словах еще осталась первоначальная формула возвещенной Августом эры мира. Тем резче отделяются от нее по своему содержанию втиснутые в середину главы 14–33, трактующие о крупных выдачах народу, о росте императорских финансов и об успехах внешней политики.
Присмотримся ближе к тем событиям, которые изменили общий характер политической летописи Августа и политического отчета, представленного им народу римскому.
На Востоке за время принципата Августа не было сделано завоеваний в собственном смысле, но зато римляне добились дипломатическим путем немалых успехов. После больших побед Помпея в 60-х годах положение империи на восточной окраине было долго весьма затруднительно. Завоевания Помпея придвинули римскую границу к Евфрату и непосредственными соседями империи стали парфяне, наследники «великих царей» староперсидских. Почти непрерывно в течение 40 лет тянулись враждебные отношения между римлянами и парфянами по большей части к невыгоде Рима. Из трех римских экспедиций, снаряженных против восточного врага, одна, Цезарева, расстроилась вследствие его смерти, причем собранные им войска и суммы послужили фондом для организации защиты республики против триумвиров, другие две, Красса и Антония, окончились тяжелыми и позорными для римлян потерями. Снова парфяне захватили почти все восточные области римлян в 41 г. и держали их в течение нескольких лет.
Август сумел найти противовес парфянам в пограничных княжествах, Каппадокии, Армении, Мидии. Армения стала почти вассалом Рима: римляне посадили в ней царем претендента Тиграна, своего клиента, выросшего в Италии. Парфяне вынуждены были согласиться на более прочный мир; их «великий царь» дал римлянам моральное удовлетворение, отослав императору римские знамена, захваченные при гибели экспедиции Красса в 53 г. Римская дипломатия вмешалась даже в династические споры в парфянском царстве. Август в своей автобиографии несколько преувеличенно отметил эти успехи: «Ко мне бежали, умоляя о защите, цари парфянский и мидийский… парфянский и мидийский народы приняли от меня, через посредство своих послов, просимых ими царей»
[74].
Принцепс очень хлопотал о том, чтобы представить публике все значение этого мирного и в то же время авторитетного решения «восточного вопроса». Официальные органы, истолкователи его политики, говорили, что, благодаря новым приобретениям Рим всюду дойдет до границы Океана, облегающего землю; на земле будет только один божественный правитель народов, как на небе один верховный бог-громовержец. Близкие ко двору императора поэты Гораций, Тибулл, Проперций писали панегирики героям, которые переступят каменные стены Бактры, отнимут у ее царей благоуханные льняные одежды, обуздают китайцев с их закованными в железо конями, обледенелых гетов и солнцем сожженных индусов. «От страны восхода солнца и до края его заката царит величие империи… Никто не смеет нарушить приказов Цезаря, ни те, кто пьет воду глубокого Дуная, ни геты, ни китайцы, ни коварные персы (т. е. парфяне), ни уроженцы далекого края у Дона».
