А размышления пробуксовывают, не двигаются дальше. Срочно нужна подпитка энергией и силой мысли, срочно! Тогда он сможет понять, что делать дальше. Но сначала – узнать, где дочь Грозы и что это за рыжий тут ходит. Помеха он? Или… или его можно как-то использовать? Нет, ну откуда это чувство, будто в нем есть что-то знакомое?
Усталый тигр чуял запах, но не мог определить, откуда он исходит…
Ромашов поднялся, вышел, перебежал дорогу напротив школы, обогнул дом Тамары и зашел с его противоположной стороны.
Здесь тоже были два дворика и два крыльца. На одном из них стояла, затягиваясь папиросой, женщина в линялом халате, с грязными всклокоченными волосами, явно обесцвеченными перекисью. В свободной руке она держала бутылку. На голых ногах ее были надеты рваные опорки. При этом, такое ощущение, женщина совершенно не чувствовала холода – на лице читалось выражение похмельного страдания. Ну да, бутылка-то пустая!
– Здравствуйте, – подошел поближе Ромашов. – Не скажете, здесь комнату кто-нибудь сдает?
Женщина с трудом собрала разбегающиеся глаза и устремила на него взгляд:
– А ты кто?
– Да никто, – пожал плечами Ромашов. – Комнату ищу, сказал же.
– А сколько дашь? – В затуманенном взгляде промелькнул интерес.
– Сначала надо комнату посмотреть, – пожал плечами Ромашов.
Она несколько мгновений обшаривала его взглядом:
– Меня Алевтина звать. А тебя?
– Андрей, – буркнул он.
– А ты одинокий, Андрей, или как? – спросила Алевтина, заметно оживляясь. – Тебе только комната нужна или еще чего потребуется? – И подмигнула игриво.
Даже если бы Ромашов не утратил лет двадцать назад все плотские желания, он утратил бы их сейчас, представив себя рядом с этой неряшливой опойкой.
– Только комната, – сказал он твердо.
– А, ну нет, тогда не сдаю, – промямлила Алевтина, теряя к нему интерес. – Поищи где еще.
Она швырнула папиросу в снег и, прижимая к груди пустую бутылку, повернулась было уйти.
– А соседи не сдают? – спросил Ромашов, вытаскивая два червонца и вертя их между пальцами. Конечно, бутылка водки стоила 21 рубль 20 копеек, но он готов был добавить, если дело хорошо пойдет.
– У Дергачевых своих хватает, у Вечкановых дочка замуж вышла да родила, – забормотала Алевтина, следя глазами за мельканьем двух синевато-розоватых бумажек. – Вот разве что у Томки место найдется…
– Кто такая Томка? – небрежно спросил Ромашов.
– А ты вон с той стороны зайди, – махнула бутылкой Алевтина. – Увидишь там, старуха такая. Она, конечно, сука редкая, от нее даже дети сбежали. И сын, и девка, которая у нее воспитывалась.
Ага… значит, дочь Грозы тоже уехала? Что же могло произойти? Что?
– И куда ж они сбежали? – спросил Ромашов с фальшивым безразличием, изо всех сил пытаясь нашарить нужные ему сведения в голове собеседницы, взбодрить ее мысли, однако там все было так залито алкоголем, что не пробиться.
– Не знаю, – пожала Алевтина плечами.
– Так она что, совсем одна живет? – допытывался Ромашов.
– Ну да. Мишка, сын мой, к ней ходит. Приглядывает за ней. И дрова, и уголь таскает, и пожрать. Нет чтоб родной матери кусок хлеба принести – куда там! Я для него чужеродная! – Алевтина попыталась изобразить горькое всхлипывание, однако не получилось. – Мишка, дурак, все ждет, что Женька вернется да похвалит его, что, мол, за мачехой-то ухаживал да приглядывал. Как же, вернется! Небось, если уезжают, адреса не оставив, то не затем, чтобы вернуться. Всё бросила, а ведь работала аж в газете! – Она с уважением покачала головой. – Аж в «Тихоокеанской звезде»! Нет, не вернется Женька, точно говорю. И Сашка не вернется. Куда он умотал, тоже никто не знает. Тут еще одна девка к Томке ходит. Звать ее Тонька. Она по Сашке сохнет, все надеется, что он появится. А от Сашки тоже ни слуху ни духу. Вот так и ходят: мой дурень да эта Тонька. А всё попусту.
Алевтина снова присосалась в пустой бутылке, но тут же сердито сплюнула прямо себе под ноги и бросила алчный взгляд на червонцы, зажатые в руке Ромашова.
– Кто такая Тонька? – рассеянно спросил Ромашов, думая о том, что, похоже, между Тамарой и детьми Грозы даже не черная кошка пробежала – гадюка проползла, как говорят нанайцы!
– Да служит тут у китаёзы одной, а сама русская. И не противно ей прислуживать этой гадине безрукой! – вдруг в припадке ярости завопила Алевтина. – Строит из себя, опиум для народа распространяет.
– Курильню держат, что ли? – удивился Ромашов. – Опиекурильню?
– Да может, и курильня там есть, от них всего можно ожидать, – буркнула хозяйка. – Китаёза эта гадает да всякое зелье людям дает. И милиция ведь к ней не ходит, в тюрьму не тащит! А меня так тунеядкой обзывают, грозят упечь в тюрягу или на принудиловку отправить. А китаёза не тунеядка? Она работает? Что это за работа, скажи: какие-то бумажки по столу раскидывать да палочки жечь, а потом всякую чушь молоть?! Это работа? Это опиум для народа!
– Где она живет? – перебил Ромашов.
– А тебе зачем? Погадать решил, что ли? – ухмыльнулась Алевтина.
– Где… она… живет? – прорычал Ромашов, резким прыжком оказываясь на крыльце.
Алевтина отшатнулась и спиной вперед ввалилась в свою дверь.
Ну что ж, ее можно было понять! Ведь ей почудилось, что на крыльцо прыгнул рычащий тигр!
Однако из коридора ударило такой вонищей, что Ромашов отпрянул и чуть не свалился со ступенек.
– Деньги хочешь получить? – крикнул он злобно. – Где эта китаёза живет? Как туда пройти?!
– В Китайской слободке, – жалобно простонала Алевтина из-за дверей. – На Казачке. По Запарина иди до Серышева, потом спускайся до Лесопильной, потом поверни направо – и выйдешь на Тихоокеанскую. Справа будет Казачья гора, там дома новые строят, старых жителей на Плюснинку переселяют, а они не уходят. И эта китаёза тоже. Спросишь там кого-нибудь, где ее участок, гадалку каждый знает. А деньги что ж?.. Дашь на опохмелку-то? Ну дай, не будь жадюгой! – хныкала Алевтина.
Ромашов швырнул десятки на снег и быстро зашагал прочь.
– Слышь! – крикнула вслед Алевтина. – Ты в ларечке газетку купи, ну, «Тихоокеанскую звезду», да погляди, там иногда печатаются адреса, если где комната или другое какое жилье сдается. Слышь?
Ромашов слышал, но не обернулся.
Сан-Франциско, 1960 год
Шефу «Бильда» – Акселю Шпрингеру – нравилось, как пишет Вальтер; он уважал его образованность, свободное владение английским, французским и русским языками. Кроме того, он считал Штольца непревзойденным знатоком непростой славянской натуры вообще, а русских – в частности. Именно поэтому в марте 1960 года Вальтер срочно вылетел как собственный корреспондент «Бильда» в Сан-Франциско, где произошло нечто невероятное, связанное именно с русскими.
