Но – не раньше чем узнает судьбу наследства Грозы!
Хабаровск, 1957 год
– Товарищи! Для нас подали второй катер, так что скоро вы будете культурно отдыхать! – раздался усиленный рупором голос дежурного, и Саша обрадовался возможности прекратить неприятный разговор. Он схватил вещмешок, стоявший у ног Жени, и помчался к берегу, не сомневаясь, что Женька, пусть и сердитая, последует за ним, а не повернется и не уедет домой. И дело не в том, что ей тоже хочется искупаться на левом берегу, где чудные мелководные места и песок как золото. Просто Саша всегда совершенно точно знает, где находится Женя, и почти всегда – о чем она думает. Ну конечно, ведь они всю жизнь рядом провели…
А если Тамама и в самом деле беспокоится о том, что у него может появиться влечение к Жене, то напрасно! Ему нравятся девушки совсем другого типа. Женька высокая, а ему нравятся маленькие. Женька довольно худая, а ему нравятся полненькие. У Женьки русые волосы, а ему нравятся брюнетки. Саша с удовольствием завел бы роман с какой-нибудь китаяночкой, да они ужас как сторонятся русских, несмотря на то, что «русский и китаец – дружба навек», как написано на многочисленных плакатах, развешанных по городу, и как твердят газетные передовицы. Жаль, что Лариска Вечканова на Сашу никакого внимания не обращает. С другой стороны, она ему, конечно, нравится как женщина, но говорить-то с ней совершенно не о чем. После постели же придется какие-то разговоры вести, нельзя же просто так вскочить и убежать! Хотя ему именно так и приходилось делать, когда они ездили с парнями в Сормово, в женское общежитие. Девчонки там были простые, как табуретки. Вот и бежал он сразу после этого – от скуки. Девчонки на такое обижались, конечно, но чего они ждали, если выпивать с ними неохота, а говорить не о чем? Или надеялись, что Саша их сразу в загс потащит?
А интересно, у Женьки уже кто-нибудь был? Ну, в смысле, мужчина? Вряд ли: она так нос задирает, что парни к ней походить боятся, – так, лишь издалека облизываются. Мишка Герасимов, правда, сначала возомнил было о себе невесть что, когда вернулся из колонии и зачастил в Союз писателей, в литературное объединение. Его там хвалили вовсю, печатали его стихи и в «Молодом дальневосточнике», и в «Тихоокеанской звезде», и даже в журнале «Дальний Восток» – ну он и начал считать себя вторым Петром Комаровым
[28]. И решил, что Женька Васильева будет просто счастлива рухнуть в объятия молодого, подающего большие надежды поэтического дарования. Однако не на ту напал! Она Мишку так отшила, что он теперь вообще боялся к калитке Морозовых подойти. Однажды Саша видел, как сосед-поэт, которому, чтобы выйти на улицу Запарина, нужно было только пробежать проулочком между заборами Морозовых и их соседей Кандыбиных, буквально пятьдесят метров, делает длиннющий крюк: идет через двор на улицу Дзержинскую, спускается по ней до Вокзальной, пробирается через строительные площадки (здесь собирались возвести кварталы новых кирпичных домов и даже грозились скоро начинать засыпать речку Чердымовку!) – и только потом выходит на улицу Запарина. А в последнее время Мишка вообще куда-то пропал. Уж не покончил ли, часом, с собой, как грозился во всеуслышание после очередного «отворотповорота», полученного от Женьки?!
Он даже стихи такие трагические тогда выкрикивал на всю улицу:
Уйду, не оглянусь,
Туда, где высота и только небо.
Забуду о земле,
Забуду обо всём, где был и не был.
Забуду обо всех – и о тебе забуду.
Но горький взгляд мой
Будет с высоты
Тебя преследовать повсюду!
Женя, выслушав это, по обыкновению, стоя на березе, крикнула:
– Слишком много бу-бу-бу, ду-ду-ду, Мишка! Ты же сам жаловался, что тебя в Союзе ругали за избыточные повторы! Надо развивать словарный запас, а не жалкие страсти-мордасти нагнетать, что вообще как-то не вяжется с обликом советского поэта!
Мишка побелел весь, услышав ее приговор, и немо побрел восвояси. Рассказывали, он жутко напился в тот вечер в ресторане «Уссури», а потом пропал. Где же он теперь? Куда подевался?
– …Ты чего тут застрял?! – раздался насмешливый голос Жени рядом, и Саша вздрогнул, оглянулся.
Вот это да! Оказывается, катер уже пересек Амур и ткнулся в берег, сходни спущены, веселая толпа вываливается на песок, держа курс за песчаный увал, где в центре острова узкая протока образовала естественный бассейн теплейшей воды, а Саша все еще стоит на верхней палубе, незряче уставившись на сизую белопенную кипучую амурскую волну.
– Пошли скорей, ужасно хочется искупаться! Бери наши вещи!
Женя заспешила к сходням, но, уже спрыгнув на песок и сбрасывая сандалетки, обернулась к Саше и сказала:
– Между прочим, ты знаешь, где Мишка Герасимов? Уехал в Москву! На Всемирный фестиваль молодежи и студентов! Ну, который начинается двадцать востьмого июля.
– Да как же его могли в состав делегации включить? Он же сидел! – изумился Саша этому известию, почему-то совершенно не удивившись, что Женя заговорила о Мишке через минуту после того, как Саша о нем подумал.
– А он не в составе делегации поехал, с чего ты взял? – засмеялась Женя. – Занял денег, купил билеты на поезд – да и покатил. У него какие-то друзья-поэты завелись в Литературном институте, так что найдет, где жить.
– Вот, в самом деле, ушел, не оглянулся, все как обещал тебе в стихах! – не удержался от того, чтобы не съехидничать, Саша. – Глядишь, вообще не вернется! Найдет себе какую-нибудь москвичку – и ку-ку!
– Никакого ку-ку не будет, – с безнадежной интонацией пробормотала Женя. – Он вернется! Он вернется, и мы из-за него еще наплачемся, можешь мне поверить.
– А почему мы наплачемся? – удивился Саша.
– Не знаю, – вздохнула она. – Но наплачемся, вот помяни мое слово! Не поверишь, я иногда жалею, что за него заступилась, когда он к нам за керосином полез. Если бы его тогда упекли надолго, он бы, может быть, в Хабаровск больше не вернулся, не вылез бы в поэты, не поехал бы теперь в Москву…
– Глаголешь, дева, ты какую-то околесицу, – проворчал Саша. – Москва тут вообще при чем? Что, Мишка из Москвы привезет пугач и начнет пулять в наши окна?
– Может, даже не пугач, а атомную бомбу, – буркнула Женя. – А околесицу не глаголят, а несут, понял? Это такое устойчивое выражение.
– Не стану спорить со светилами отечественной журналистики, тем более имеющими почти законченное высшее филологическое образование, пусть и на вечернем отделении! – заслонился ладонями Саша. – Слушай, а куда ты меня влечешь, как муравей дохлую гусеницу? Давай бросим кости вот под этим кустом. Надеюсь, здесь нам не так хорошо будет слышно оркестр. Ты видела? Эти ребята уже успели наклюкаться. Значит, и музыка их будет наклюканная!
– Как образно ты стал выражаться! – восхитилась Женя, послушно швыряя на песок два связанных бечевкой байковых одеяла и расстилая их. – Может, бросишь свою медицину и перейдешь к нам в газету?
