Старуха замолчала.
– Вы его убили, – подсказал Евгений.
Горкина перекрестилась.
– Господь с вами, я на такое не способна! Отвела мальчика к матушке Ирине. Объяснила ему: «Не надо ночью маму будить, пусть поспит до утра спокойно». А он в ответ: «Ненавижу ее, дуру, надоела. Отец тоже идиот!» И давай на родителей жаловаться, какие те плохие.
– Так куда делся мальчик? – не выдержал я. – Домой он не вернулся. Елизавета его до конца своих дней искала, вам двери дерьмом мазала.
– Где ребенок? – добавил Евгений.
– Он не хотел к матери и отцу возвращаться, – жалобно протянула Горкина. – И безостановочно твердил: «Ленка меня убить хотела, я чуть не умер. В машине все разбились. Я очнулся один, услышал шум мотора и залез под автомобиль, страшно было очень. Расскажу, как вы «Жигули» в карьер столкнули. А поп своего младенца отдал дядьке, велел унести. Я все слышал! Только говорить и двигаться не мог. Я всех ненавижу, вашу Ленку первую».
– Почему Максим залез под машину? – спросил я. – Наоборот, следовало к людям бежать, помощи просить.
– Умом-то он был почти взрослый, – вздохнула Марфа, – но в остальном ребенок, стресс же испытал сильный. Сначала его моя Ленка и Гена с Толей убить пытались, в яме похоронили, затем он в аварию попал. Пришел в себя, услышал, как умирающий священник просит Никиту младенца и Евангелие матушке Ирине отнести. Когда Слонов ушел, Максим один с трупами остался и сознание потерял. Столько всего на семилетку свалилось… Даже здоровенный мужик, испытав то, что Максимке довелось, из седла выпал бы. Потом мальчишка очнулся, выбрался на дорогу, а там другой автомобиль с покойниками. Жуть! Хотел убежать, а тут мы на мотоблоке тарахтим. Брякин испугался очень и под машину залез, затаился.
– Да скажите вы наконец, куда пропал ребенок? Что вы с ним сделали? – не удержался и прикрикнул на больную старуху Протасов.
– Я его к матушке Ирине привела. Рассказала ей, что случилось, как на исповеди все выложила. Филиппа в избе не было, Никита спал, вдвоем мы шептались. Матушка великая травница была, она Максима чаем напоила, и мальчик крепко заснул. Утром она позвонила своей подруге, которая настоятельницей монастыря была. Там приют работал для беспризорных детей. Из обители приехали и увезли спящего Макса, тот так и не проснулся.
Марфа Ильинична натянула одеяло повыше.
– В общем, хорошо все устроилось. Монастырь, куда мальчика взяли, находился в глухомани, не то в Псковской, не то в Новгородской области. Туда трудно доехать, вокруг лес, болота. Осень, зиму, весну обитель отрезана от мира, только летом, когда нет ни снега, ни дождей, дорога нормальная. Мальчику там хорошо было, его правильному научили, к Богу привели…
Я молча слушал, как старуха, оправдывая себя, рассказывает о прекрасной жизни, которая ожидала Максима Брякина в приюте.
– Не могла матушка Ирина поступить иначе, – вещала Горкина, – ребенок всем правду про смерть отца Дионисия непременно сообщил бы. И что потом? Храм закрыли бы, и отец Владимир на том свете со всеми прежними настоятелями слезами умывался бы. Нет-нет-нет! Нельзя было этого допустить. Мы спасали нашу церковь. Она главнее всего. Знаете, какой из Никиты священник получился? Он в Господа сразу поверил, в один миг. При нем ремонт сделали, школу воскресную открыли, клуб построили, прихожан стало очень много. И о каждом отец Дионисий заботился. Постник оказался великий, за весь день два огурца съест да кусок хлеба черного, водой запьет и доволен. В одной рясе годами ходил. Единственное, что он себе покупал, это книги.
– И пластинки, – добавил я.
– Нет, – возразила Марфа, – диски ему люди дарили. Прознали, что батюшка музыку любит, и несли. А как отец Дионисий пел…
Старуха закатила глаза.
– «Пресвятууую песнь припеваючеее…» Когда он напев исполнял, все плакали. Хор наш в Москве первое место на конкурсе получил…
– А деньги? – резко прервал Марфу полицейский.
Та осеклась, заморгала.
– Мешки из-под мусора, – добавил я. – С долларами, с драгоценностями?
Марфа Ильинична выпрямилась, показала рукой на окно.
– Гляньте туда! Купола сияют, храм отреставрирован, котельная новая. Приходской дом огромный построен, там и библиотека, и классы воскресной школы, и кружки шитья-вязания, танцам всех учат. Вот куда те средства пошли. Мы «Жигули», где парни лежали, осмотрели, багажник открыли… Мамочки! Казна целая! Погрузили все на мотоблок. Когда Никита очнулся, матушка Ирина ему сказала: «Деньги и золото у меня в чулане. Что со всем этим делать прикажешь?»
Марфа оборвала рассказ, мы тоже не проронили ни слова. Пауза затянулась. Наконец я решил нарушить молчание:
– Значит, валюта пошла на ремонт храма? Украшения продали, вырученное тоже в церковь вложили?
– Все до копеечки, – заверила бабка. – Через несколько месяцев после тех событий отец Дионисий и Филипп на два дня уехали и привезли очень много ассигнаций, мы их два дня считали. Они тоже на благие дела пошли: клуб построили, самодеятельный театр организовали, лекторий для тех, у кого разные психологические проблемы открылись, паломнические поездки устраивали, два автобуса для них купили. Куда только не ездили и до сих пор катаемся. Один раз аж в Израиль слетали. Тридцать прихожан в путешествие отравилось.
Я закашлялся. Так вот куда делись наворованные парнями «Ронди Кар» средства…
– Потом у нас жертвователи милосердные появились, – не утихала Марфа. – Молва о том, что в Бойске служит очень прозорливый батюшка, до Москвы добежала, поехали к нам разные люди, и среди них много богатых. Да уж, таких, как отец Дионисий, редко встретишь. Он ночь напролет Неусыпную Псалтирь читал, иногда сутками не ложился, молился за всех. Праведник великий!
– Мы уже сообразили, что он прямо святым стал, – прервал Марфу Протасов. – Неужели вам не было жаль Елизавету? Она же по сыну убивалась!
– Максиму во сто раз лучше в обители было, чем с такими родителями, – отрезала бабка. – И зря вы Лизку несчастной считаете. На людях-то она роза, а мне письмо лживое сунула. Гадюка! Играла со мной, как кошка с мышью.
– Какое письмо? – оживился я.
Горкина потерла ладонью лицо.
– Год после пропажи Максима прошел, может, чуть больше, когда Брякина под дверь моей избы листок засунула. Там всего пара фраз, но наизусть я их все равно не помню. Смысл такой: прости, Марфа, ненависть мне глаза затмила, поэтому я гадости делала. Мне приснился отец Владимир, он сказал, что Максик жив, но ему очень тяжело, надо за него день и ночь молиться. А если я буду вас с Ленкой изводить, мои слова до Господа не дойдут. Прости великодушно, больше никогда зла тебе не причиню, пообещала это отцу Владимиру. Да только через какое-то время опять дверь моей избы в дерьме оказалась. Вот же мразь! Сначала одно говорит, потом совсем другое делает.
– Когда это случилось? – поинтересовался я.
