– Похоже, вы единственная в Бойске, кто все знает, – усмехнулся Протасов. – Пожалуйста, помогите очистить имя отца Дионисия. Пусть он и не настоящий священнослужитель.
– Нет, он истинный батюшка, – перебила его Марфа. – Матушка Ирина с ним спустя некоторое время к Алексию, настоятелю монастыря в Тригорске, ездила. И все ему поведала. А тот посвятил Дионисия в иеромонахи. Знаете хоть, кто это такой?
– Нет. Но вы же нам объясните? – попросил Евгений.
Я откашлялся.
– В православии это монах, имеющий сан священника. Простой мирянин, который пришел в монастырь и стал подвизаться сначала трудником, послушником, потом иноком. Далее, если он достоин, его постригут в монахи, человек даст обет безбрачия, послушания, нестяжательства. Обычный мирянин, некогда пришедший в монастырь трудником, может стать иеромонахом, священником. И тот, кто был ранее женат и потерял жену, может стать иеромонахом, дав обет безбрачия.
Полицейский приоткрыл рот, слушая меня. А Марфа Ильинична внезапно сменила гнев на милость.
– Вижу, ты человек воцерковленный, хорошо сейчас все объяснил. Значит, поймешь нас. Ладно, слушайте. Если что не поймете, спрашивайте. – Я осторожно включил в кармане диктофон, Марфа Ильинична не заметила моего движения, начала говорить как по писаному…
Отец Владимир родился в семье священнослужителей, его папенька, дед, прадед – все в разное время были настоятелями храма в Бойске. Фамилия их в миру Сидоров. Если вокруг церкви обойти, увидишь, что там все упокоены: отец Иоанн, отец Лука, отец Марк, отец Петр… И отец Владимир теперь там. Монахами они никогда не были, все женились, дети у них были, всем Господь сыновей посылал. Отец Владимир единственным ребенком в семье был, и у него самого с матушкой Ириной наследников не получилось. Храм в Бойске в советские годы все закрыть пытались, но каждый раз, когда над церковью тучи сгущались, родитель Владимира ехал в Москву и говорил:
– Род Сидоровых много столетий в Бойске служит. Есть ли в России еще одна такая династия? У меня сын Владимир в семинарии учится, потом приход наш примет.
И храм не трогали, аргумент работал. А что мог батюшка Владимир говорить? На нем род заканчивался. Даже если взять кого на воспитание, уже конец. Тут кровь важна.
Отца Владимира очень печалило отсутствие детей. На момент, когда со здоровьем у него стало совсем плохо, в Бойске была жалкая кучка прихожан, священник понимал: едва он отдаст Богу душу, храм закроют, сделают в нем какой-нибудь склад. Из-за его бесплодия погибнет церковь, в которой несколько столетий служили Сидоровы. И тогда отец Владимир решился на отчаянный шаг. Он знал, что у его отца имелся младший брат, который не общался с родственниками и был далек от религии. Батюшка навел справки, выяснил, что у него есть двоюродный брат журналист, коммунист, а у того растет сын Игорь. Отец Владимир решил поговорить с племянником и… неожиданно узнал, что тот поступил в духовную семинарию. Священник поехал в учебное заведение и встретился с молодым человеком. Игорь поразился, узнав, что в его роду были одни священнослужители, и только его дед и отец стали мирянами, даже не держали дома икон.
– Вот почему меня так тянуло к Богу! – воскликнул он.
Отец Владимир прослезился. Теперь он был спокоен за судьбу храма. Батюшка добился приема у церковного руководства, ему пообещали, что священник из рода Сидоровых непременно получит приход в Бойске…
Я не удержался и перебил рассказчицу:
– Вот почему Роза, мать Игоря, один раз в запале крикнула сыну про педагога Нефедова, что тот кровь дураков в нем разбудил. Она знала историю семьи и поняла, что ее сын получил генетику дяди, с которым журналист Палач никогда не общался.
Горкина не обратила внимания на мои слова, продолжала.
…Игорь стал отцом Дионисием и собрался приехать к месту службы, но у его жены начались преждевременные роды, на свет появилась семимесячная Катя, которую сразу положили в специальный бокс. Супруга молодого батюшки, к сожалению, умерла, а отец Владимир скончался, не дождавшись своей смены. Матушка Ирина кинулась в Москву и вернулась домой радостная: Катя крепла, врачи более не опасались за ее жизнь. Новый батюшка вот-вот должен был прибыть в Бойск.
И вдруг на пороге дома священника появился длинноволосый бородатый парень с младенцем. И это был не отец Дионисий.
Марфа Ильинична показала на меня пальцем и спросила:
– Понимаешь, что ощутила матушка Ирина?
– Ужас, – ответил я. – Сидоров погиб, другого священника не пришлют, храм закроют. Конец всему. Предки отца Владимира и он сам рыдают на том свете.
– Парень выглядел совсем плохо, – продолжала Марфа. – Матушка Ирина его уложила в постель и кликнула нас с Филиппом. Мы ей самые близкие люди были. Филиппу она крестной матерью стала, а мне так просто как мама любимая. Помчались мы на шоссе к месту аварии. Одну машину с телами парней Ветров в карьер спихнул. Найти ее там невозможно было, в том месте все, как в болоте, тонет, глина утягивает.
– А через тридцать лет назад отдает, – пробормотал Евгений.
Глава 41
Горкина сложила руки на груди.
– Отец Дионисий и монашка мертвы были, мы похоронили их около красивой ели. Мальчик же… Ну, тут другая история начинается.
– Говорите, – поторопил Евгений.
– О-хо-хо, – вздохнула Марфа, – столько лет я молчала… Но ладно, сейчас открою рот. Ленке моей ничего уже не будет, Елизаветы нет.
– При чем тут ваша дочь? – не понял я.
Старушка села в кровати чуть повыше и снова завела рассказ…
– Не хотела я, чтобы она из деревни в Москву уезжала. Столица плохое место для девушки. А училка ее, Вера Ивановна, голову дочке задурила, дескать, голос у нее уникальный, надо учиться, Ленка станет мировой знаменитостью, богатой, уедет жить за границу. Совсем ее развратила глупыми разговорами. Какой такой у нее голос? Обычный! Но Ленка прямо ум потеряла, только и разговоров у нее было, как она в Италию поедет. А потом дура-училка домой к нам приперлась и при девочке разговор завела. Мол, в Москве есть училище, куда берут иногородних школьников с семи лет, типа интерната для особо талантливых в музыке. И Лену мою туда приняли. Я аж онемела. Как? Экзамен она не сдавала, документы не подавала. А Вера Ивановна говорит: «Мы с Леночкой сюрприз вам сделать хотели. Я ее вместо занятий на конкурс свозила, московские педагоги от нее в восторге. Собирайте скорее вещи, завтра в столицу ее повезу». У меня прямо язык отнялся. А Ленка козой скачет, кричит: «Хочу в Москву! Буду петь! Уеду в Италию!» Наконец я обрела дар речи и не сдержалась, сказала идиотке оглашенной, училке глупой, что про нее думаю. Объяснила ей, что моя дочь одна в капище жить не будет, у нее есть мать, чай, не сирота моя девочка, чтобы в приюте поселиться. И не надо нам пения, уйдите вон, потому что где сцена, там разврат. Елена в истерику, а Вера Ивановна пригрозила: «Нажалуюсь на вас, вы талант дочери гробите». Да я балду выгнала. Уже не те времена на дворе были, чтобы парткома бояться.
