Во-первых, я рано вставал. Во-вторых, невзрачные, кто с рябыми, кто с морщинистыми до ужаса лицами, прошедшие чистки культурной революции пенсионеры были чьими-то родителями. В перерывах между упражнениями они общались между собой, обсуждая весьма интересные события, о которых до этого, вероятно, шла речь в семейном кругу. Дети многих из них добились высокого статуса в обществе, и старики ими гордились. Например, моими соседями были провинциальный прокурор и городской судья, с ними в соседстве жили адвокаты, успешные банкиры, чиновники администрации города. Все местные старики меня хорошо знали и относились ко мне с симпатией, а я этим пользовался.
Расчет был прост – на стариков никто не обратит внимания. Информация не всегда была по делу, не всегда ее можно был четко разобрать, но порой мне везло, и я узнавал важные моменты из жизни семейств, например, о страхах хозяина семьи, о его махинациях, о любовницах.
Так или иначе, возвращаясь вечером с работы и проходя по двору, я раз двадцать произносил слова приветствия, встречавшимся на пути соседям, каждый раз улыбаясь и излучая добрую энергию.
Китайские старички – эталон дисциплины. Многие из них живут вместе с детьми, помогая воспитывать внуков. Не порох, не компас, не бумага, а преемственность поколений – это и есть самое главное достижение китайской цивилизации.
Традиции передаются от дедов к внукам, и картина, когда бабка с дедом выгуливают «маленького императора» – так называют детей в китайских семьях, – здесь обычна. В Китае люди пенсионного возраста не работают. Они уступают дорогу молодым, не путаясь под ногами. Они не лезут (проклиная государство и всех вокруг) в час пик в автобусы и метро с тележками выше собственного роста, отдавливая всем ноги. Они не стоят на рынках, торгуя зеленью, овощами или семечками в пакетиках и не раздают рекламных газет. Причем большинство китайских стариков не получают пенсию от государства, а если и получают, то всего шесть долларов в месяц. В Китае нет понятия «прожиточный минимум», а есть понятие «черта абсолютной бедности». Так вот в Пекине – столице КНР – эта черта составляет шестьдесят долларов США в месяц – в десять раз меньше, чем пенсия, а в деревнях и вовсе – пятнадцать. И вопроса, как живут пенсионеры, ни у кого не возникает: их содержит не государство, на которое они могли затаить обиду после злодейств культурной революции. Их содержат дети или другие родственники – связь между поколениями у китайцев в крови. Культ предков – прошлое, их почитание – настоящее, забота о внуках – будущее. Вот такой мне виделась философия китайской семьи.
За годы пребывания в Поднебесной я заметил, что каждый китаец интуитивно знает ответ на вопрос: «В чем смысл жизни?» Для подавляющего большинства смысл этот в семье. Поэтому дед, не подгоняемый и не упрашиваемый никем, гуляет с внуком, открывая ему окружающий мир. Я часто наблюдал сцены, когда маленький, двух-трехлетний шалопай, вырываясь из рук папы, бежит к деду, крича: «Дедушка, ты мне нравишься больше!» Конечно, с возрастом все станет на круги своя, но такие картины семейной жизни китайцев, воспитание следующих поколений, всегда приводили меня к мысли о том, что мы разные с ними, как земля и небо.
Воспитание у них начинается не в садике, школе, институте, оно начинается дома.
Не раз приходилось слышать и читать теорию о том, что будет, если на земле останется всего один миллиард людей. Ответ: из них половина будут китайцы и японцы. Казалось бы, почему? Все просто – они умеют подчиняться. Они никогда особо жестоко не воевали. Китайцы очень исполнительные и покладистые. Плохо это или хорошо?
Если мыслить категорией в пятьдесят лет, то война – мероприятие излишнее. Всего можно достичь эволюционным путем, не воюя. И возможно, китайцы не участвовали в войнах не потому, что они трусы, а потому, что они хитрые, умные и терпеливые. Потому, что Сунь Цзы, древнекитайский стратег, оставил потомкам наказ: «Кто умеет вести войну, покоряет чужую армию не сражаясь и берет чужие крепости не осаждая…»
Многие захватывали китайцев, но китайцы оставались верны себе: они переживали захватчиков, передавая следующим поколениям наказ на будущее, и уже следующие поколения приносили Китаю свободу.
Я часто задумывался о том, что сегодня Китай силен как никогда. И нужно быть готовыми к тому, что однажды нам, русским, китайцы предложат вернуть все, что отобрал у них русский царь, а это треть России. Хотя, что греха таить, многие уже морально готовы лечь под Китай. О чем мы думаем? Как отдать миллион гектаров сибирского леса в аренду китайцам? Как разделить пополам Владивосток и передать одну половину на семьдесят пять лет? Когда я слышал об этом, мне хотелось хвататься за голову. Я прекрасно понимал, что это будет началом конца.
Несмотря на отсутствие заданий из Центра, я продолжал встречаться с Харбинцем. Я рассудил, что если вдруг резко оборву с ним отношения, это вызовет подозрения. Любые резкие движения или действия, может, и не всегда опасны, но всегда подозрительны. Поэтому мы, как и прежде, встречались, напивались, делали вместе дела.
Харбинец предсказуемо рос – его повысили и в звании, и в должности. Да и у командования он был на хорошем счету.
* * *
Китайцы говорят: «Любовь рушит самое святое в человеке – гордость и самолюбие».
Время шло, а моя любовь к Кате только росла. За это время я часто писал ей письма, но не отправлял их.
Много читая на китайском языке, мой разум с особым энтузиазмом выхватывал рассуждения, касающиеся отношений.
Я думал, что поступил сильно и верно, когда оградил ее от своей опасной жизни. Но все же решился написать ей после того, как столкнулся с еще одной мыслью восточного мудреца: «Умереть ради близкого человека не трудно. Гораздо труднее ради этого человека прожить жизнь».
«Катя… Я достаточно хорошо знаю тебя. Я чувствую тебя.
Я знаю, что тогда ты врала мне про то, что у тебя есть отношения. А я соврал тебе, что кто-то есть у меня.
Все мое сердце полностью твое.
Ты должна быть счастлива, обеспечена средствами, вниманием, теплом. В моменты наших встреч я не мог гарантировать самому себе, что смогу выполнить все эти пункты.
Но я хочу быть тем мужчиной, который делает тебя счастливой. И буду им. Я скоро приеду. И мы, наконец, все обсудим, все решим, все изменим и начнем исполнять те мечты «обычной девушки», как ты ошибочно себя назвала. Люблю. Леша».
В тот момент, когда я дописывал письмо, я увидел на экране ноутбука выскочившую надпись: «Новое сообщение». Я кликнул на нее. В строке имени отправителя значилось: Николай Арсеньев.
В ту секунду кто-то будто взял мое сердце в кулак и крепко сдавил.
* * *
Спустя пятнадцать месяцев молчания объявился мой куратор! Вопреки моим долгим ожиданиям текст сообщения Минина меня нисколько не обрадовал, наоборот, заставил крепко задуматься. Он назначил мне встречу в Таиланде, на острове Самуи, куда мне было необходимо прибыть в течение ближайших двадцати четырех часов. Я крепко задумался: почти полтора года не выходить на связь с агентом и теперь вот так, внезапно, выдергивать на встречу в третью страну. Зачем такая спешка? Почему якобы отстраненный Минин вызывает меня именно в Таиланд? Почему не в Индонезию, Камбоджу, Филиппины, Вьетнам – визы в эти страны тоже ставят прямо на границе, да и добираться туда столько же. К тому же там сейчас неспокойно: перевороты, погромы, да и китайская диаспора, а значит, и разведка там сильна. Враз выкусят. Странно все это… Может, я провалился? Тогда это объясняло бы мой срочный отъезд из страны. Но тогда надо рвать когти прямиком в Россию, на хрен Таиланд-то?
