Софи опустила крышку унитаза и уселась на нее. Несколько раз глубоко вдохнула и попыталась сосредоточиться, но слезы текли сами собой, медленные и горячие. У нее затряслись плечи, дыхание стало прерывистым, и она всем сердцем ощутила, что Кэрри умерла, как будто от нее отобрали маленькую, но жизненно важную часть ее самой.
— Не смей плакать, — прошептала она самой себе. — Не сейчас. — Она яростно вытирала слезы тыльной стороной ладони, с каждым взмахом ресниц повторяя этот процесс заново, но они не прекращались. И с отчетливой ясностью — как будто от слез у нее прояснилось зрение — она увидела все, что находилось в ванной. В мыльнице поблескивала пара золотых колец в уши, за унитазом виднелась открытая коробка тампаксов. Бюстгальтер, давным-давно выстиранный и повешенный сушиться на багетку душевой занавески, теперь был жесткий и запылившийся. Софи заплакала еще сильнее.
Она не ожидала такого. Она думала, что будет сильной, будет поддерживать детей и даже Луиса, если понадобится. А сама сидит и плачет, плачет так, как не плакала никогда в жизни, даже тогда, когда умер ее отец. Софи уже начала думать, что так и не оплачет свою подругу. А сама взяла и выбрала самый неудачный момент для того, чтобы сидеть здесь и оплакивать Кэрри и саму себя.
Софи плакала не только потому, что скучала по подруге, но и из-за всего, что потеряла еще до Кэрри. Ее отец, ее детство. Дружеские отношения с матерью. Самосознание. Мужество и дух авантюризма. Все то, что постепенно стало всплывать в памяти сразу же, как только она ощутила, что потеряла еще и Кэрри.
Она полюбила двух детей, которых никогда не должна была полюбить. Весь этот круговорот событий сумел ее каким-то образом пробудить, ей захотелось иметь то, что имела Кэрри и чего у нее больше не будет никогда. От этого Софи еще сильнее заплакала, потому что в таком случае разве она не пытается украсть у Кэрри ее жизнь? Ведь в любом случае она понимает, что никогда не сможет ею жить. У нее никогда не было и десятой доли той энергии, отваги и огня, которые каждый день излучала Кэрри. Именно эту женщину любили Луис и ее дочки и именно по ней они теперь так скучают… И только Софи отчаялась прийти в себя, как в дверь ванной постучали.
— Тетя Софи? — Это была Иззи. — Мне нужно пописать. Вы там уже сто лет сидите, вы что, какаете? Там воняет?
Софи сделала глубокий вдох, вытерла лицо ладонями, изобразила на лице улыбку и только потом открыла дверь.
— Нет-нет, — сказал она, заводя Иззи внутрь. — Все нормально, здесь не воняет.
Иззи спустила брючки с трусиками и влезла на унитаз, приподняв крышку. Она сидела, писала и внимательно рассматривала лицо Софи.
— У вас глаза стали черные, — сказала она. Потом склонила головку набок и протянула к ней ручки со словами: — Не расстраивайся.
Если бы месяц назад кто-нибудь сказал Софи, что в ближайшем будущем она будет рыдать навзрыд в объятиях трехлетней девочки, которая будет утешать ее, сидя на унитазе, Софи рассмеялась бы этому человеку в лицо. Но в данную минуту ручки Иззи, обхватившие ее за шею, и горячее дыхание девочки на ее щеке были именно тем, что могло ее успокоить. Иззи несколько раз похлопала девушку по спине, Софи опустилась подле нее на колени, немного погодя выбралась из ее объятий, взяла личико Иззи в ладонь и поцеловала ее в лоб.
— Ты — такая красивая девочка, — сказала она, чувствуя, что слезы уже перестали лить.
Наконец-то она снова ощутила связь с этим миром, впервые за все время, прошедшее с того холодного дня в крематории. Она встала, понимая, что еще не раз будет оплакивать Кэрри и что эти слезы далеко не последние, но теперь ей стало легче и она чувствовала себя сильнее. Достаточно сильной, чтобы выполнить то, что намеревалась. Пока Иззи сосредоточенно делала свое дело, Софи умывалась холодной водой, глядя в зеркало, до тех пор, пока не смыла последние следы слез и макияжа. Кожа все еще блестела, но глаза казались ясными, если не всматриваться в них слишком пристально.
Послышался шум воды в унитазе, и Иззи натянула брючки, из которых, как хвост, тянулась лента туалетной бумаги. Софи вытащила ее и спустила в унитаз. Она хотела поднять Иззи над раковиной, чтобы та помыла руки, но маленькая девочка уже подтащила к раковине трехногую табуретку, которая стояла подле ванны.
— Ты рада, что вернулась сюда? — спросила ее Софи, пока та мыла ручки с особой тщательностью.
— Да, — задумчиво ответила Иззи, — но частично — нет, потому что… ну… это весело, но немножко грустно.
Софи наблюдала за тем, как девочка спрыгнула с табуретки, отодвинула дверь и побежала обратно в гостиную. Иногда она не могла понять, что это — удивительная проницательность или просто подражание разговору взрослых. Но сейчас она была уверена в том, что трехлетняя девочка говорила совершенно серьезно.
Когда они вернулись в переднюю комнату, Луис сидел на диване с открытым фотоальбомом на коленках. Его лицо невозможно было разглядеть за завесой длинных волос, но Софи показалось, что в каждой линии его тела застыли напряжение и грусть.
— Что это? — спросила Иззи, взбираясь на диван и встав рядом с ним на коленки.
— Это ты, — жизнерадостно, чтобы не расстраивать ребенка, ответил Луис. Как странно, удрученно думала Софи, как каждый из них пытается казаться сильнее ради трех остальных. — Это — твой альбом, когда ты была малышкой. Я нашел его рядом с Беллиным. Все фотографии Беллы делал я. А эти, наверное, в основном делала мама. Она здесь только на одной из них. Я так по ней соскучился. — И он вздохнул.
Иззи обвела пальчиком свой крошечный отпечаток ноги на фотографии и захихикала.
— Белла наверху? — спросила Софи, посмотрев вверх на узкую лестничную площадку.
— Да, — сказал Луис. — Решила отыскать какие-нибудь вещи. Я предложил пойти с ней, но она сказала: «Нет, спасибо». Довольно вежливым тоном.
Софи кивнула.
— Моя девочка, — сказала она и крикнула. — Белла? Там у тебя все нормально?
— Поднимайтесь! — крикнула в ответ Белла. Софи мельком взглянула на Луиса, но он не отрываясь смотрел в альбом.
Софи терзали нелепые опасения, пока она поднималась по ступенькам. Она никогда не считала себя человеком с богатым воображением, но в этом доме ее стали терзать безумные мысли. А за прошедшие несколько недель, особенно с тех пор как в ее жизни появился Луис, вообще перестала понимать, что же она за человек. Софи бы сейчас не удивилась, если бы наверху ее поджидала Кэрри, чтобы спросить, что это, черт возьми, она затеяла и как смела запасть на ее мужа?
— Эй? — окликнула Софи, досадуя на саму себя за сквозившее в голосе напряжение.
— Я здесь! — Софи пошла на голос Беллы во вторую маленькую спальню, думая, что окажется сейчас в детской. Но как только она вошла в комнату, сразу же поняла, что это — комната Кэрри. Почти все небольшое пространство занимал шифоньер в стиле ар-деко ее бабушки, который она так любила, а оставшегося места едва хватало на одноместную кровать и бывший обеденный стол, на котором так и осталась лежать стопка сложенного белья. Белла сидела на кровати, ее голова торчала из воротника огромного красного мохерового джемпера. Она закатывала рукава до тех пор, пока из них не просунулись руки.
