Они завезли ее вещи в гостиницу, и Вероника засмеялась, увидев, что она даже проще, чем рассказывал Эйдан. За стойкой администратора восседал бритоголовый студент в пирсинге и татуировках, ключи от номера Эйдана ему пришлось поискать, прежде чем они нашлись в ящике стола. Гостиница выглядела так же современно, как и ее постояльцы, но в просто обставленном номере было чисто. Здесь не было ничего, кроме самых необходимых удобств, в ванной царила теснота, но Веронику это не смущало. Они оставили ее сумку, покинули гостиницу и до самой галереи шли, держась за руки. На каждом шагу на этой улице попадались магазины, рестораны и галереи, среди прохожих было немало стильно и смело одетых людей, и в целом старое и новое образовывало причудливую смесь.
– Как я рад, что ты приехала! – Эйдан сиял, гордясь своей красивой спутницей. Он не сводил с нее глаз, не замечал ничего вокруг. Галерея поразила Веронику еще больше, чем отель: залы были просторными, полы – бетонными, потолки – высокими, с крашеными балками, стены – гладкими и голыми, и освещение прекрасно оттеняло снимки. За столом у входа в галерею сидела девушка, трое молодых людей развешивали фотографии по указаниям Эйдана. Две стены уже покрывали снимки, впечатляющие и тревожные. При знакомстве с Вероникой Эйдан сказал только, что он снимает трагедии и пороки этого мира. Его работы намертво врезались в память, это был проницательный и горестный взгляд на жизнь: жестоко избитый человек, проститутки и наркоманы, бродяги и дети, при виде которых сердце разрывалось от боли. Страдающие люди, в глазах которых отразилась вся скорбь этого мира.
– Обычно все мы спешим отвести взгляд от таких сцен, – объяснил Эйдан, пока она разглядывала фотографии. – А я хочу, чтобы люди видели их. Нельзя убегать от жизни только потому, что она безобразна или трагична.
Этот жесткий взгляд на мир ошеломлял сильнее работ Дианы Арбус или Нан Голдин, которые тоже снимали уродства и наркоманов. Позиция Эйдана была еще проще и грубее, его снимки тревожили сильнее. В них чувствуется красота страдания, думала Вероника, неотрывно глядя на фотографии. Интересно, для скольких из них найдутся покупатели? Фотографии были не из тех, какие хочется видеть, просыпаясь по утрам, тем не менее эти социальные заявления имели право на существование, и Эйдан проявил смелость, выразив свои взгляды. Он не отворачивался ни от содержимого сточной канавы, ни от сцены в гетто, а при виде его снимка, на котором ребенок в Индии рыдал возле трупа матери, у Вероники навернулись слезы. Он бил наотмашь, был отражением личности самого Эйдана, защитника нищих и угнетенных, голосом тех, к кому не принято прислушиваться. Глядя на его фотографии, было легко понять, почему он так презирает людей, у которых есть деньги и которым слишком легко живется. Вероника считала, что места в мире хватит всем. Эйдан же придерживался крайних взглядов на общество и политику, и они отчетливо прослеживались в его работах.
– Они прекрасны, – восхищенно выговорила Вероника, и он ощутил блаженный трепет.
– Порой меня беспокоит, не слишком ли они жестоки. Я не хочу пугать зрителей, просто такие чувства я испытываю почти всегда.
Он познакомил ее с владельцем галереи Карлом – человеком лет двадцати с небольшим, в татуировках и с тоннелями в обоих ушах. Он очень вежливо пожал руку Веронике, а она обратила внимание на приставку «фон» к его фамилии – значит, он был потомком аристократов, хоть и вращался в современном мире. По его внешности догадаться о происхождении было бы невозможно. Все сотрудники галереи выглядели авангардно – именно такой она представляла по рассказам берлинскую богему. Этот мир энергией и агрессивностью превосходил парижский, который хоть и считался также богемным, но придерживался умеренности. Здесь все было новым, иным, все будоражило Веронику. Присутствие рядом Эйдана наполняло ее энергией, ей открывалась целая вселенная. Она и прежде увлекалась искусством, но совсем другого рода. А Эйдан открыл ей в искусстве новое и неизведанное, и оказалось, что это новое ничем не хуже полотен в галерее Уффици, во Флоренции, где Эйдан однажды заметил, что искусство Ренессанса тоже было «авангардом» для своего времени. Об этом стоило задуматься, и хоть Веронику насмешили его слова, в целом он был прав.
Каждый творец опережает свое время, каким бы оно ни было, и зачастую его творения шокируют современников – будь то первые обнаженные фигуры, гипотеза о том, что Земля круглая, или снимки Эйдана. Веронике нравилась широта его взглядов, его новаторство и смелость. Разглядывая его снимки, она вдруг испытала острое желание вновь взяться за рисование. И вспомнила о Николае, который заказал ей портрет. Интересно, позвонит ли он ей? Работа над портретом такого человека могла бы увлечь ее. Сильный характер Николая отчетливо проявлялся в его облике.
На обед Эйдан повел ее в пивную на открытом воздухе, где они ели сосиски и пили темное пиво из высоких стаканов. Потом они побывали в нескольких других галереях – Веронике хотелось получить представление о том, что происходит в местном художественном сообществе. Оно оказалось преимущественно авангардным, и хотя обычно авангард ее не привлекал, она охотно смотрела работы других художников. Посещение галерей дало ей и Эйдану обильную пищу для разговоров – о направлении современного искусства, мотивации художников, сравнении их видений, о том, как предыдущие поколения художников вдохновляют последующие, порой ничем не похожие на них. Эйдану еще не встречался человек, который был бы настолько увлечен искусством, как Вероника. Вдобавок предвзятость была ей чужда, она охотно воспринимала все новое, и это Эйдану тоже нравилось, хотя ее собственная манера рисования была проверена временем, надежна и в целом традиционна. В отличие от нее, Эйдан предпочитал рисковать, лезть на рожон, – словом, быть настоящим, как он это называл.
Наконец они вернулись в его галерею и застали там агента Эйдана, Джонни Гарднера. Он был моложе Эйдана, его черные волосы торчали острыми прядями, как иголки, о работах Эйдана он отзывался с величайшей серьезностью. Вероника была рада новому знакомству. Через несколько минут Джонни ушел на встречу с художником, мастерская которого располагалась на той же улице. Эйдан снова занялся рамками, Вероника помогала ему, чем могла, вместе они наблюдали, как сотрудники галереи готовятся к выставке. Каждые пять минут Эйдан останавливал их, чтобы внести какие-нибудь мелкие поправки, поменять местами снимки, сдвинуть их на пару дюймов влево или вправо. В своей работе он был перфекционистом до мозга костей, и Веронике это нравилось. Волнение в преддверии выставки здесь, в галерее, казалось почти осязаемым.
Тем вечером они задержались в галерее до одиннадцати, затем заказали ужин из блюд каджунской кухни. Еда была замечательная, за ужином они успели развесить снимки еще на двух стенах, а потом вернулись в отель и в изнеможении повалились на кровать. Несмотря на напряженную работу и волнения перед выставкой, Эйдан был счастлив, что Вероника рядом.
На следующее утро Вероника проснулась оттого, что Эйдан ласкал ее. Они лежали в постели обнаженные и начали заниматься любовью еще в полусне.
– Какой приятный способ просыпаться… – сонно пробормотала она потом, перекатываясь на бок, чтобы посмотреть на Эйдана. Он поцеловал ее.
