Первый «закос» сделали британцы. Какие бы там соглашения ни подписывал Скотт в Буэнос-Айресе, Министерство финансов не давало ему никаких полномочий. Отсутствовали любые намеки в отношении создания морского сообщения с аргентинским портом взамен рейсам «Дарвина», в свете чего особую значимость приобретали воздушные перелеты между Аргентиной и островами, при этом требовалось организовать на последние средства поставку авиационного топлива аргентинскими кораблями. Британские инженеры провели проверку мыса Пембрук неподалеку от Порт-Стэнли в качестве предполагаемого места строительства будущего аэропорта, что показало необходимость проведения дорогостоящих фундаментных работ, превышавших ресурсы бюджета Фолклендских островов. Министерство иностранных дел не позаботилось обеспечить необходимое финансирование со стороны Агентства по развитию заморских территорий, а потому оказалось не в состоянии выполнить британскую часть обязательств в рамках соглашения.
Аргентинцы предложили проложить временную полосу, если британцы закупят у американцев необходимую стальную сетку. Приблизительный расход операции составлял $1 миллион, который списали на оборонительные мероприятия, включавшие обмен данными с американцами по технологиям реактивных самолетов вертикального взлета и посадки. Во вторую неделю мая 1972 г. аргентинский военно-морской транспорт «Кабо Сан-Гонсало» вышел в плавание из Буэнос-Айреса, неся на борту сорок рабочих и сотрудников технического персонала, а также груз в виде 900 тонн строительных материалов и оборудования для управления воздушным движением. С пирса отправлявшемуся в плавание судну махал лично британский посол, сэр Майкл Хадоу. Местный корреспондент газеты «Файненшл Таймс» открыл свое сообщение словами: «Аргентинцы в конечном счете создали береговой плацдарм на Фолклендских островах». Затем он вкратце перечислил загруженное на борт корабля имущество и процитировал комментарий местного журнала: «Каждый предмет по-своему означает ратификацию суверенитета Аргентины».
Уайтхоллу пришлось пережить целую серию межведомственных столкновений. После сооружения временной взлетно-посадочной полосы, в Агентстве по развитию заморских территорий, видя в ней такого ненасытного пожирателя бюджета, стали рассуждать, а есть ли вообще основания для строительства постоянного аэропорта? Почему бы не подождать и не посмотреть, много ли работы окажется у аргентинских «Френдшипов»
[39], и какая это будет работа? А вдруг более длинная полоса облегчит потенциальное вторжение аргентинских войск? Ну а если все же строить, то как? По внутренним стандартам или по международным, для приема реактивных самолетов? Может быть, для полетов над Южным полюсом в Новую Зеландию? В конечном счете проект одобрили, разрешили выдать подряд, но только на короткую полосу. Обещание нового морского маршрута для связи с материком растворилось без следа. В Буэнос-Айресе все происходившее отметили в нюансах, сделав как правильные, так и неправильные выводы. Желание Британии придерживаться Соглашения по коммуникациям, а соответственно и договоренностей по будущему Фолклендских островов, явно не заслуживало определения «искреннее».
Политическая ситуация в Аргентине, пережив период сравнительной стабильности в пору правления военного режима генерала Онганиа
[40], стала ухудшаться, приобретая черты хаоса. Не будучи в состоянии отогнать химеру властного присутствия Перона, пусть и удалившегося в ссылку в Мадрид, военные власти в конечном счете позволили ему в ноябре 1972 г. приехать на родину с визитом. Демонстрацией народу стареющего бывшего диктатора они надеялись развенчать миф, связанный с именем Перона, и расколоть лагерь его сторонников. Они ошиблись. Не прошло и года, как Перон вернулся в президентский дворец. И пусть «на троне» сидел умирающий старец, его возвращение оказалось делом весьма необычайным для, по существу, довоенного фашистского вождя. Национализм, причем в самой жесткой форме, стал вновь политической повесткой дня в Аргентине.
Если британцы не уважали букву Соглашения по коммуникациям, то аргентинцы мало заботились о сохранении духа документа. Бельтрамино и Скотт тщательно обговорили детали, оставляя технические вопросы открытия воздушного сообщения гражданским властям, пусть даже сами перевозки будет осуществлять военная служба, LADE
[41]. Когда Скотт прибыл в Буэнос-Айрес на церемонию празднования ввода в действие авиалинии — последнее его дело в этом уголке мира перед уходом на пост верховного комиссара Новой Зеландии, — он с ужасом обнаружил, что на первый рейс «зарегистрировалась» толпа аргентинских старших офицеров в полной военной форме. Дальнейшие события напоминали комедии Илингской киностудии
[42]. Губернатор Фолклендских островов, Тоби Льюис, получил приказ поднять у взлетно-посадочной полосы британский флаг и явиться при парадных регалиях, в шляпе с развевающимся на холодном ветру плюмажем. Жители островов перепугались, подозревая подготовку замаскированного вторжения, задуманного британским Министерством иностранных дел вместе с аргентинцами. Пошли слухи о демонстрации. Секретарь при губернаторе, Джон Лэнг, отреагировал излишне круто — вызвал на патрулирование отряд морской пехоты. Долженствовавшее стать радостным событие окутал тяжкий туман напряженности.
Буэнос-Айрес, где балом вновь правили перонисты, фактически отринул политику «борьбы за сердца и умы», взятую на вооружение Скоттом и Бельтрамино. Аргентинский посол в ООН вновь вернулся к вопросу суверенитета, предупредив, что его правительство может оказаться «вынужденным искать способа выправления анахроничной колониальной ситуации». Перонистские издания вроде газет «Кроника» и «Майория» отлично поняли намек. В адрес посла посыпались похвалы за отход от «традиций нашей малодушной и бесцветной дипломатии». Полностью военный персонал LADE в Порт-Стэнли, вовсе не приходивший в восторг от доставшейся ему работы, провоцировал рост враждебности со стороны населения островов. В Лондоне по инициативе Хантера Кристи вновь заработал Комитет Фолклендских островов. Джозеф Годбер оставил Министерство иностранных дел, уступив место самому несгибаемому стороннику жесткой линии, Джулиану Эмери.
