– Вот прямо так…
– Ну а кто создал эту дикую систему? Кто заразил людей манией преследования? Откуда в стране было столько ненависти?
Умка пару раз моргнул. Теперь и он занервничал.
– Я считаю, ты должен знать, – сказал Андрей. – Они стыдятся, а нам стыдиться нечего. В общем, питомник был разгромлен НКВД, а шамана расстреляли.
Умка молчал.
– Это не только я так считаю, – поспешно добавил Андрей. – Это многие говорят. Неизвестно, кто написал донос, неизвестно, кому было выгодно устранение твоего прадеда. Тогда шла война между научными кланами… Слышал такое слово – лысенковщина?
Умка кивнул.
– Может быть, они руку приложили. Не знаю. У него могло быть много врагов и помимо нечистоплотных ученых. Так или иначе, люди на Чукотке говорят следующее: в сорок седьмом году шаман был непонятно за что расстрелян. А в питомник заехали машины с пулеметами. И люди в форме НКВД открыли огонь по мамонтам. Уничтожили почти всех самцов-производителей и несколько самок.
Умка поморщился. Он не мог представить себе эту картину, она выходила за рамки его воображения.
– Почему не всех?
– Вот загадка. Как уцелела часть стада, почему ее недобили после – очень странно. Но бывали такие случаи, когда репрессии по необъяснимой причине останавливались на полпути. Внутри НКВД тоже были свои кланы. Одному выгодно, другому невыгодно, повздорили… Один другого посадил, а дела приостановлены.
– Кто-то мог просто вовремя увести зверей, ты не подумал? – деловито спросил Умка.
– Почему не всех тогда?
– Тех, кто пошел за ним. Допустим, это был мальчик восьми лет с мамонтенком.
Андрей замер, приоткрыв рот.
– Ну конечно, – сказал он. – Почему нет. Это многое объясняет.
– Но зачем вообще убивать мамонтов? Допустим, если прадеда расстреляли по самым популярным местным статьям – шпионаж или контрабанда? Да хотя бы за то, что шаман. При чем тут мамонты, собственность Академии наук СССР?
Андрей с интересом глядел на Умку. Не ждал он от юноши такой прыти.
– Значит, на мамонтов был конкретный заказ, – подытожил Умка. – Когда поймем, кому выгодно, найдем заказчика.
– Одна из группировок в той же самой академии!
– Однако… Утилизировать чужой породный материал? Допустим. На машинах с пулеметами?.. – вдруг переспросил Умка.
– Люди говорят, – Андрей развел руками.
– Сибирская язва?
– Но чего тогда боятся Петя и твой отец? Почему молчат?
– Ну шамана-то расстреляли.
Андрей задумался.
– Зачем тебе это? – спросил Умка.
– Что?
– Ну… Это.
– Наверное, дело в том, что после смерти шамана твоего деда усыновил мой дед. Мы ведь родичи. И я чувствую связь…
«Ну да, родичи, только Умкы сбегал от Пуя в интернат», – подумал Умка.
– Все чертовски загадочно, – сказал он. – Но спасибо за информацию.
– Ты как будто не особенно удивлен, – заметил Андрей.
– А чему тут удивляться, это Чукотка, – Умка развел руки в стороны. – Умом Чукотку не понять, аршином общим не измерить… Вспомни, что здесь творилось в двадцатые. Чем сороковые так уж отличаются? Чуть-чуть больше порядка. Спасибо, Андрей. Я постараюсь что-то разузнать.
Зооинженер ушел слегка озадаченный, а Умка долго скрипел зубами, прежде чем сказать в потолок:
– Поздравляю, товарищ Умкы, вот и у тебя нашелся предок, расстрелянный коммунистами.
Самое обидное, что это могло оказаться как полной чушью, так и страшной правдой. Шаман мог быть шаманом, а мог быть шпионом. Но в обоих случаях уничтожение мамонтов просто не укладывалось в Умкиной голове.
Непонятно, каким местом он чуял: в питомнике действительно произошло нечто дурное. Ну, могло произойти. И отец с Петей не расколются ни за что, во всяком случае в ближайшее время. Умка обещал себе подумать над загадкой позже – и сам не заметил, как вытеснил ее из памяти. Сработала защитная реакция организма.
Уж больно история была… Даже не страшная. Грустная.
Вскоре Умка получил диплом, с которым все дороги открыты, и не простой, а красный-прекрасный, с дополнительной специальностью «механик». Он слишком хорошо понимал в мамонтах и слишком остро хотел на флот, чтобы получить синий даже случайно. Ну и ломанулся в мореходку. Директор училища в сердцах шапку об пол хлопнул, когда узнал. Сказал: чтобы такой редкий талант загубить ради железок ржавых – это какой-то другой редкий талант нужен, это надо быть натуральным чукчей из анекдота.
А Умка выучился на моториста – и поминай как звали.
Звали его, кстати, Василий Иванович.
На Северном флоте моториста Василия Ивановича Умкы сразу обломали, как умеет обламывать, собственно, только Северный флот, чем обоснованно гордится – с некой, впрочем, горечью, ибо гордиться тут в принципе нечем. Но если нечем, будем гордиться тем, что есть.
Умка в мечтах видел себя механиком если не на крейсере, то уж минимум на фрегате. Ну ладно, на спасателе, это тоже вам не шуточки, если кто понимает. В суровой реальности Северного флота Умка оказался мотористом развозного катера. Тоже морская служба. Кто-то ведь должен? Почему не ты?..
Приняли его на катере хорошо, по-свойски, и вполне бы он освоился, и спокойно ждал бы, когда откроется вакансия на кораблике побольше, кабы не одна неприятность. Половину каждой вахты Умка шаманил над изношенным дизелем, еще половину травил за борт. Коллеги относились к его беде философски. Называли приступы морской болезни ласково: «Умка ищет друга». Говорили, на такой блохе любого затошнит, а кого не затошнит, тот, значит, еще на причале блеванул со страху. Говорили, это не мы придумали, а однажды на катере прокатился командующий флотом – и такие вот произнес исторические слова. Правда, его самого вроде не тошнило, ну так он командующий. Он если чихнет, катер утонет.
Умка держался стоически, рассчитывая, что организм привыкнет.
Организм крепко стоял на своем и не привыкал.
«Ничего, – думал Умка, – однажды это кончится. Либо служба на катере, либо тошнота». Зато рядом было море, и оно говорило, шептало ласково, обещало дальние пути, небывалые приключения, громкую славу.
Море не подведет, Умка верил.
Часть четвертая. Ылнычьатгыргын
В середине лета, сразу после внезапной проверки, дежурный тягач батальона аэродромного обеспечения захворал.
Внезапная проверка боеготовности войск это обычно такая история, а иногда и трагедия, после которой всем худо. Но тягачу поплохело на полном серьезе: он лежал, вид имел грустный, дышал тяжело, есть не хотел, на знакомые лица не реагировал.
