– Конечно, мам. Сколько раз повторяли: в любой неясной ситуации – полный стоп и ждать.
– А я полчаса еще металась. Умирала от стыда, у меня ведь уникальное чувство направления, как у мамонта – и нате вам. И я бедному Суслику уже давно сбила его внутренний компас. Все испортила, самоуверенная дура. Наконец я встаю и понимаю, что накатывает паника. И Суслику передается мое состояние, он тоже начинает потихоньку трястись.
– Не представляю тебя в панике, – сказал Умка.
– Я тоже не представляла. Однако вот… Мы непонятно где, у нас на двоих мешок грибов, одеяло, лопата, аптечка и пистолет. Естественно, компас, но не к чему привязаться. На западе река, но как нарочно она тут поворачивает, и если я ушла выше поворота… Даже думать об этом не хочется. Сижу на Суслике, трясусь, стучу зубами и вот-вот начну подвывать. Ничего с собой не могу поделать, страшно мне. И Суслику из-за меня тоже. В жизни со мной такого не было. У меня Валентина в животе, я должна быть как кремень, а расклеилась совершенно. Человек на мамонте, царь зверей, властелин природы, ага!.. Метет все сильнее. Мне все страшнее. Суслик полностью деморализован. И тут сквозь пургу, сквозь белую пелену я вижу что-то огромное. И оно движется к нам. Толкаю Суслика, чтобы трубил, но уже не надо – вот спасение!
– И появляется Домкрат?
– Я ему всю морду залила слезами! – Мама всхлипнула, и Умка обнял ее. – Домкратушка, милый, откуда? Похудел сильно, на хоботе шрам… Притерся к Суслику боком, успокоил его и повел нас. Вслепую. Буран все не утихнет. О том, что мы вышли к реке, я догадалась только по хрусту и плеску. И очень боялась, вдруг Домик сейчас опять исчезнет. А он вывел нас прямо к лагерю. И тут, конечно, погода наладилась. Как нас в лагере встретили… Знаешь, я была готова ко всему. Ну потому что гнать такую надо с работы надолго, а из инструкторов навсегда. Но пришел Домкрат – и стал героем дня, а про меня как-то забыли. В том смысле, что наказать забыли. Потом по нашим следам проскочил каюр Саша – помнишь Сашу? – на упряжке и вернулся с во-от такими глазами. Домкрат нас от верной смерти уберег. Там зона каменных осыпей, и если бы я пошла вслепую по компасу на запад – а собиралась ведь, куда еще идти без ориентиров, – мы бы костей не собрали.
– И все равно папа его не взял, – напомнил Умка.
– А уже не было острой необходимости. Домик в стадо вошел, оно вокруг него схлопнулось, пообнимались все, поговорили – и снова он старший лидер, только без постоянного каюра. Он сам так выбрал. Это было его решение. Я понимаю, что сделала антинаучное заявление сейчас, но ты же видел, как Домик работает.
– Почему я никогда не слышал, чтобы его звали Домиком? Все Домкрат и Домкрат…
– Ты что-о… – протянула мама. – Как можно. Его так звал только дедушка. Это имя между ними, а других не касается. Домкрат просто не отзовется на Домика, если кто чужой скажет… Лучше и не пробуй, вдруг обидится.
– Но тебе-то можно? – догадался Умка.
– Мне дедушка разрешил. Но только на ушко. Поэтому ты и не слышал.
– Интересный человек. Суровый начальник – и вдруг такие нежности.
– Да что ты, – сказала мама. – Дед у тебя был добрый. Меня очень любил, мечтал, как будет нянчить внуков… Говорил, вот родишь – и я питомник сразу на Петьку с Ванькой брошу… Суровый, как же. Он просто всю жизнь огрызался. Когда на людей, когда на саму жизнь, когда вообще на себя. Чаще даже на себя. Ни малейшей оплошности себе не прощал. Ну и окружающим доставалось, конечно… Знаешь, он на меня накричал однажды, и, в общем, по делу, а потом совсем как мальчишка пришел мириться и говорит: прости, Наташа, не умею я нормально с людьми общаться, у меня с восьми лет вся семья – один мамонтенок Домик…
– А что там случилось? – спросил Умка. – Хоть кто-нибудь знает?
– А все разное говорят. Он усыновленный, но жил в интернате, бегал из семьи вместе с мамонтенком своим. Бабушку я не успела расспросить, не до того было, да и не подозревала, что в семье какие-то тайны. Петя Омрын должен знать даже, наверное, больше, чем папа, но не расскажет ведь. Я думаю, когда люди так секретят прошлое – они уверены, будто кого-то оберегают.
– Может, себя? – предположил Умка.
– Вряд ли, – сказала мама. – Ради себя зачем так стараться.
Умка сначала не понимал, до какой степени этот разговор с мамой разбередил ему душу. Он неспроста собирался оторваться от семьи на очень большое расстояние чисто физически, и еще дальше хотел уйти эмоционально. Умка не слышал людей и на сотую долю так же хорошо, как мамонтов, но остро чувствовал их боль и радость, ощущал, с какой силой они хотят чего-то или наоборот. В семье, где ты – объект всеобщего пристального интереса, непросто выжить с такой нервной организацией. Есть только один шанс все уладить: сдаться. Быть тем, кем тебя мечтают видеть. Тогда давление резко упадет. На это Умка согласиться не мог.
Но любить своих родных, любить искренне и горячо, он не переставал ни на мгновение. Желание знать о них больше, чтобы понимать лучше, было естественным. И напоминание о том, что в прошлом семьи и питомника масса белых пятен, только подзадоривало.
Умка почти уже собрался растрясти как следует Петю и отца, когда охоту что-то уточнять ему надолго отбил Андрей Пуя, сам того не желая.
– Наши предки говорили детям, что ходить в одиночку на берег моря не положено, там бродит злой дух пук’ынчи, – начал Андрей издалека. – Как думаешь, в чем смысл этого запрета?
– Ну понятно же. Если с одним ребенком что-то случится, у него нет шансов, а компания или вытащит его или сбегает за взрослыми.
– Вот! И когда начинаешь разбираться, все древние чукотские правила оказываются именно такими. Они в иносказательной форме оберегают от вполне конкретных неприятностей.
Умке очень хотелось Андрея подтолкнуть, но воспитание не позволяло. Они были на «ты», а все-таки зооинженер вдвое старше.
«И еще он нервничает, ему трудно решиться», – отметил Умка про себя.
– Наши, – с ударением сказал Андрей, – тоже хотят от чего-то уберечь детей. Поэтому молчат или недоговаривают. Сколько они будут молчать, какие тайны унесут с собой в могилу, а главное, почему, не угадаешь. Иногда мне кажется, они просто стыдятся вещей, которых стыдиться вовсе не нужно. Бывают такие странные люди, например, им стыдно за что-то нехорошее, сделанное государством много лет назад. Уже и государства того нет два раза, а людям все стыдно. Хотя пострадала их семья…
Умка подался вперед, поедая Андрея глазами.
– Ты наверняка слышал какие-то обрывки, намеки… В конце сороковых годов с питомником что-то случилось, и пришлось его потом восстанавливать. А твой прадед, которого звали белым шаманом, то ли очень рано умер, то ли погиб на работе. И еще неизвестно, что бы получилось у дедушки с Петей, не попади им в руки завещание шамана.
– Ну, в общем, как-то так, – согласился Умка.
– Я собирал данные по крупицам. Свидетелей тех событий как таковых не осталось, есть только слухи. Кому дед сказал, кому бабушка. Конечно, все перепутано и очень трудно понять, с чего началось, кто виноват… Хотя главный виноватый есть, это Сталин.
