Наука требует жертв. Шаман накидался мухоморов, постучал в бубен, попрыгал вокруг костра, наблевал в него, почувствовал себя лучше и объявил: все нормально, чукчи! Возвращаемся! После чего упал.
Его ломало неделю, мучили бредовые видения, он заговаривался и то весь горел, то холодел. Когда шаман очнулся, в яранге сидел его дальний родич и друг детства, зверобой с побережья, из тех, через кого питомник держал связь с миром. И рядом двое русских, один с бородой, другой усатый, по виду – начальники. Они представились, шаман толком не расслышал, глядел на друга и пытался вспомнить, где же видел его совсем недавно, буквально только что… А бородатый сказал:
– Ну здравствуйте, товарищ Умкы. Волновались за вас. Что же вы, такой молодой человек, а херней страдаете!
А усатый спросил:
– Правда, что вы тут главный по мамонтам?
Они не могли прийти сами. Их бы просто не подпустили близко. Значит, старшие давно решили начать переговоры с новой властью, недели за две-три до того, как он взялся шаманить. Ну и зачем тогда рисковал? Какой был смысл?.. Возможно, для семьи и никакого, а для него лично – нашелся.
Шаман повернул голову и, едва ворочая языком, пробормотал по-чукотски:
– Больше не приходи. Я видел свою смерть. Там был ты. Не знаю, что с тобой стало, но лучше держись подальше. Хватит меня одного.
– Мне очень жаль, – друг кивнул, давая понять, что услышал и принял слова шамана.
– Я буду в тундре, ты на берегу.
– Тебе нельзя оставаться здесь. Ты хотел поехать учиться. Не бойся, я всегда замечу тебя первым.
Шаман хрипло рассмеялся.
– Ты заметишь, я почую. Спорим, я почую раньше.
– Ну вот и хорошо. Нам незачем бояться друг друга. И мало ли что тебе показали духи. Вдруг они решили посмеяться над тобой.
– Я шаман. Почти ничего не умею, но у меня душа шамана. Духи не шутили. Я видел правду.
– Как скажешь. Я привел хороших русских, им можно верить. Я пока останусь, потому что должен отвести их назад. Потом я уйду, и наши следы не пересекутся больше. Прощай, друг.
Одним длинным плавным движением умелого воина и следопыта он поднялся, скользнул из полога наружу, исчез.
– Прощай, друг… – Шаман повернулся к русским, те спокойно ждали. – Да, сейчас я главный по мамонтам, но это неправильно. Здесь племенное хозяйство Академии наук. Мы только сберегли питомник для академии. Животных стало больше, они выведены по плану, который составил Обручев. Могу показать вам все документы по разведению. Когда пришлют нового зоолога, я передам ему дела. И буду дальше работать, если мне разрешат.
– Конечно, разрешат, дорогой товарищ, – сказал бородатый. – Как председатель анадырского ревкома обещаю вам.
– И найдите Обручева, – попросил шаман. – Он, наверное, теперь большой начальник, поэтому и не вернулся. Его легко будет найти. Он подтвердит мои слова.
– Да мы вам верим, товарищ Умкы, – сказал усатый. – Вы молодец. Только с шаманством завязывайте. Сами видите, этот пережиток вреден для здоровья!
Питомник вернулся на старое место, к родному прибрежному селу, через месяц. Там почти ничего не изменилось, только стало больше новых лиц и меньше знакомых – кого убили, кто ушел за пролив. Жизнь потекла размеренно и спокойно, год за годом, постепенно налаживаясь, становясь по чуть-чуть сытнее, уютнее, комфортнее. Прислали директора питомника, молодого зоолога Кравцова, увлеченного и деловитого. Шаман отправился учиться, потом вернулся, его дочери пошли в школу, питомник отстроил стационарную базу с домами для персонала и веткабинетом… Мамонтов становилось все больше, они трудились повсюду, и люди их очень любили, ведь мохнатые делали ту работу, для которой здесь, на краю земли, вечно не хватало техники.
Мамонты не смогли изменить лицо России, но сильно подправили физиономию Чукотки. Они построили все первые местные аэропорты, проложили все дороги круглогодичного пользования. Тяжелые грузы в глубь полуострова – только на мамонтах. Почта в непогоду – на мамонтах. Вообще все, что надо в непогоду, – сделают мамонты.
– Как мы раньше жили без них? – спрашивали люди и улыбались шаману.
А он никак не мог договориться насчет мемориальной доски Обручеву. Пропавшего без вести ученого не полагалось даже упоминать в научных статьях. А вдруг тот контрреволюционер, сменил личину, покинул родину и сейчас где-нибудь в Мексике подручный у Троцкого? Политическая близорукость, товарищ Умкы, может дорого вам стоить. Тем более у вас довольно своеобразный личный опыт. Вы ведь были шаманом, не так ли? Да-да, белым шаманом, понимаем, как не понять. Шаман перешел на сторону Советов – потрясающе. Может, выступите перед детьми, расскажете, как порвали со своим прошлым?
Шаман уже никому не пытался объяснить, что все было наоборот, никуда он не переходил, это Советы пришли к нему, и ни с каким прошлым не рвал, его самого вырвало… Один раз ляпнул нечто подобное – собеседник подавился с перепугу, аж посинел.
Но чукчи привычно звали его шаманом – и он улыбался в ответ.
По всей тундре шла коллективизация, хозяйства укрупнялись, некоторые не хотели отдавать своих оленей в общее стадо, на Чукотке снова началась стрельба, кто-то убежал за пролив, кого-то, мягко говоря, раскулачили. Оленным людям требовалось все больше специалистов; и мамонтов стало уже столько, что питомник не справлялся с обучением каюров. Да и самого каюра хотелось видеть другого, нового, не доморощенного, а грамотного сызмальства и образованного по всем правилам животноводческой науки.
На открытии первого чукотского специализированного училища шаман прыгал вокруг костра и стучал в бубен; дети визжали от восторга.
Какая-то гнида настучала на шамана.
Его отвезли в Анадырь и долго песочили, не стесняясь в выражениях. Грозили уголовным делом, да не простым, а политическим. Он слушал-слушал, а потом как рявкнет: спокойно, чукчи!
И все, представьте себе, успокоились.
А шаман достал из-под кухлянки сценарий костюмированного праздника «Народы Чукотки на пути в социализм» и положил на стол. Пункт «Шуточный танец: старый шаман улучшает погоду» был ярко подчеркнут химическим карандашом.
Сценарий украшали несколько подписей, виза «Утверждаю» и две печати.
– И ведь погода действительно стала лучше, – заметил шаман. – Это единственное, что я умею… Ну как, товарищи, вместе по одной статье пойдем? Тут недалеко, через дорогу. Или отыщем гниду, которая донесла, и слегка постучим в бубен?
Он, конечно, был шаман, но уже вполне советский человек, опытный.
В дореволюционные времена он бы просто грохнул директора питомника за подлый донос, а так – дал человеку без помех спиться. С понятным сочувствием, но без особого сожаления. От человека в Кравцове почти ничего не осталось. Свой молодой энтузиазм директор растерял, а следом улетучились воля к жизни, достоинство и совесть. В тридцать с небольшим он глядел стариком, вечно был всем недоволен, на всех огрызался и в чем-то подозревал. Есть такие люди, которым на Чукотке просто нельзя; шаман понял это о Кравцове слишком поздно, а тот не хотел понимать, обвиняя в своем горе несчастливую судьбу и интриги завистников, уславших его, талантливого, на край земли. Директора поедом ела северная тоска, чувство оторванности от большого мира, затухающее ярким чукотским летом и смертельно опасное в серые зимние месяцы. Кравцов по-прежнему любил мамонтов, это могло его спасти, но чтобы заслониться от тоски любовью, нужно большое сердце, много веры и терпения. А спирт отгонял тоску быстро. И медленно убивал. Последний год директор просыхал, и то относительно, едва ли на пару дней в неделю. Будучи пьян, люто ревновал шамана к мамонтам, а с похмелья всех ненавидел, и мамонтов тоже. Чтобы не мешал работать, ему чуток наливали, он ненадолго веселел…
