День выдался такой, что просыпаешься и знаешь: сегодня не случится ничего плохого. Солнце ласковое греет, дотронься до стены – ее пропитывает мягкое тепло. Потянешь носом – и наконец-то чувствуешь воздух. Зимой он совсем прозрачный, стерильный, а теперь наполнен едва заметными осторожными запахами трав. И даже навозом тянет со двора как-то душевно, с глубоким внутренним смыслом: много доброй еды на этом навозе вырастет.
Красота. Душа поет, тело радуется, и есть странная уверенность, будто денек выстоит до вечера, не испортится. И правда странно, ведь о погоде в любой точке Чукотского полуострова можно с уверенностью сказать только одно: не разевай варежку. Есть погода? Десять минут – и ее не станет. Вся разница, что, если место для поселения выбирали чукчи, там климат более-менее ничего, а если русские – без слез не нарадуешься. Соответственно где-нибудь в Уэлене погода меняется просто с хорошей на плохую, а в окрестностях Анадыря она всегда где-то между противной и тошнотной, становясь иногда вовсе не печатной… Но сегодня все будет распрекрасно.
В такие дни хочется жить вечно, а выйдешь за околицу, увидишь буйство красок в природе – так и чешутся руки сделать что-нибудь очень важное и значимое прямо сейчас. Позавтракать, например, пойти рыбы наловить, убрать навоз, детей призвать к порядку, а то и хлопнуть огненной воды да написать поэму про родной край.
Хотя поэму лучше не надо, все равно без толку. Ни один автор, даже в доску местный, не сможет передать словами полноценную картину Чукотки – она слишком разная для этого. Тут всего понапихано: и скалы, и каменные россыпи, и ледяная пустыня, и тундра, и суровые морские берега, и реки с перекатами… Наш полуостров даже не Вселенная в миниатюре: зимой и летом он являет взору две непохожих Вселенных, и обе достойны собственного героического эпоса. Зимний – про романтику одоления людьми холода, снежных бурь и скудного рациона; летний – о романтике обалдения от неземной красоты и бескрайнего простора. А чтобы жизнь не казалась слишком красочной, главный цвет в промежутках между одолением и обалдением будет серый. Всеми оттенками серого нарисован типичный чукотский пейзаж, имя ему «тоска», отчество «безнадега», фамилия «а не повеситься ли мне?», и завывания ветра заглушают хруст, с которым судьба пробует на излом самые крепкие романтические характеры… Выбирай себе Чукотку, у нас их много, на любой вкус.
Роднят эти параллельные миры лишь рассыпанные по всей территории ржавые бочки из-под топлива да еще остовы техники, подохшей в неравной борьбе с романтикой.
Между прочим, если прочел в энциклопедии, будто на Чукотке нет лесов, не верь глазам своим. А увидал теми глазами, как летняя сопка покрылась белым ковром, потому что валит через нее стадо зайцев в несколько тысяч голов, – нет, это не белая горячка.
Чукотка, она хуже России, в которую «можно только верить». В Чукотку временами и поверить трудно.
Как говаривал орденоносный дедушка Умкы: я люблю свою родину и не смог бы жить где-то еще, но иногда возникает гаденький вопрос – а нельзя было найти место попроще? Не такое сногсшибательное.
Дедушка весь состоял из парадоксов. Будучи совершенно без ума от мамонтов, он уверял, что напрасно чукчи связались с ними. Выстроил целую теорию на этот счет. Однажды он ее задвинул прямо с трибуны всечукотского совещания животноводов, и дедушку чуть не погнали с работы. Хорошо, времена на дворе стояли уже либеральные, а то дело пахло как минимум политической близорукостью, если не национал-шовинизмом.
Жалко, дедушка рано умер. Он был бы безоблачно счастлив в этот волшебный безоблачный день.
Так говорил Петя Омрын, умывая руки.
– Мне его не хватает. Сколько лет уже прошло, а все жду, что он встанет за плечом и скажет: чего волнуешься, кончай, однако… Вроде ничего особенного, а я сразу успокаивался… Ты заметил – с тех пор, как его нет с нами, мы слишком много волнуемся?
– Мы просто знали, что он все исправит, – буркнул директор. – Или скажет: это нашими средствами не решается, ну и нечего брать в голову… И вообще тогда время было другое, меньше поводов для волнений. Ему бы сейчас не понравилось. Он бы каждый день ворчал, что мы суетимся и отвлекаемся на всякую фигню, а это плохо для племенной работы.
– Но мы правда суетимся и отвлекаемся.
– Не трави душу…
Они утерлись двумя краями одного полотенца и поглядели друг другу в глаза. Ветврач едва заметно улыбался, директор имел вид хмуро-сосредоточенный и молчал.
– Ну?.. – не выдержал Петя.
– Антилопа гну! – отрезал директор.
– Как-то это не по-христиански, – сказал Петя. – Я уж молчу, что не по-чукотски. Рождение новой жизни. Праздник надо. Радоваться надо. А традиции питомника? Мы же всегда отмечали…
– А сегодня не будем. И в ближайший месяц – ни грамма. Первый месяц – самый трудный… Собственно, кому я объясняю?! С этого момента ни ты, ни я, никто из личного состава – не расслабляется вплоть до особого распоряжения. Объявляю на питомнике режим повышенной готовности ко всему плохому!
– Эх, Ваня… Не жалеешь ты свой персонал, однако.
– Ну тогда – и ко всему хорошему тоже!
Директор оглянулся на вольер, где Арктика старательно вылизывала новорожденных. Выглядели они, мягко говоря, непрезентабельно: шерстка слиплась, глазки щелочками, ножки подгибаются. Ничего, это временно. Если выживут, то уже через месяц превратятся в уморительных и умилительных зверушек с повадками щенят. Будут тут бегать и ко всем ласкаться. Когда мамонтенок размером с большую собаку пытается залезть к человеку на руки… Это надо видеть. Описанию не поддается.
Двое каюров бродили тут же со швабрами, делая вид, будто отмывают в вольере пол, и стараясь не лезть к Арктике совсем уж вплотную – рано еще, пусть очухается. Заметно было, что, дай им волю, они бы сами маленьких облизали. Каждый вырастил таких с десяток, это даром не проходит, люди становятся немножко кентаврами… Сейчас главная задача каюров, помимо наблюдения за здоровьем новорожденных и их реакциями, – околачиваться рядом. Говоря по-научному, осуществлять импринтинг человека в сознание малышей. Сначала просто стать привычными, а там и до обнимашек дойдет.
С кем конкретно маленькие будут обниматься, директор пока не решил. Очень соблазнительно приставить к ним детей, чтобы вместе росли, но эта парочка – по умолчанию проблемная. С ней не может быть все нормально. Надо выждать, понаблюдать, а то мало ли. Вдруг проявится критический «брак по психике» или выскочит неустранимое заболевание, и придется вообще усыпить обоих, это будет для детей сильнейшая травма. И вдобавок насколько Валя готова бежать к мамонтятам в любой момент, настолько же Умка, строптивый – ни в какую…
– И вообще, алкоголизм – не наш метод, – заявил директор, не отрывая взгляда от малышей. – Пьяный чукча – жалкое зрелище.
– Душераздирающее зрелище, – подхватил Петя.
– Кошмар.
– Но ты заметил – эволюция идет? Сто лет назад чукчу срубало с половины стакана. А теперь ничего так, держимся. Скоро русских догоним.
