Мэгги протянула: «А-а-а…» – и отложила блузку. Ей стало завидно. Разве это не чудесно – сохранить только первоклассные, настоящие, чистые вещи, а все остальное бросить! Когда Кристал с «другом» уехали, в доме осталась лишь всякая ерунда.
Вскоре Джесси устроился работать в магазин грамзаписей и перестал целыми днями валяться на кровати, а Дэйзи и зачарованные девочки вернулись к миссис Совершенство. Мэгги снова оказалась предоставлена самой себе. Именно так: не было больше ни свежих слухов, ни сведений о событиях в мире, ни наблюдений за другими семьями – всего того, что проникает в дом с детьми. Тогда-то и начались ее шпионские вылазки в Картуил; впрочем, и они большого удовлетворения не приносили. А иногда после работы она, не желая сидеть в пустом доме, отправлялась в багетную мастерскую и после сама удивлялась – зачем пришла? Айра говорил обычно, что слишком занят для пустой болтовни с ней или с кем-либо еще, он же все равно скоро домой придет, ведь так? Ради чего она тут топчется?
И она поднималась наверх, в фамильную берлогу, и какое-то время сидела там, слушая сестер, которые пересказывали ей последние серии мыльной оперы, или внимая жалобам их отца на хвори и немочи. В добавление к так называемому слабому сердцу мистер Моран обзавелся артритом, да еще и зрение у него слабело. И то сказать, ему было за восемьдесят. Мужчины в этой семье отчего-то обзаводились детьми в таком зрелом возрасте, что, рассказывая о своем прадеде, мистер Моран говорил о человеке, который родился еще в восемнадцатом веке. Раньше это Мэгги как-то не удивляло, но теперь казалось попросту жутковатым. В какой стариковской, призрачной атмосфере она жила! Утро в доме престарелых, предвечерние часы у Моранов, вечера с раскладывающим пасьянс Айрой… Она одергивала на себе свитер и, сочувственно кивая, выслушивала свежие новости о несварении у свекра. «Раньше-то я все мог съесть, – говорил он. – А теперь что?» И смотрел на нее мутноватыми глазами, словно ожидая ответа. Веки у мистера Морана набрякли тяжелыми складками, год за годом в его внешности все яснее проступала бабка из племени чероки. «Рона о таких делах и знать не знала, – говорил он (Роной звали мать Айры). – Умерла, не дожив до них. Морщины, наросты, треск в суставах, сердечные боли – все мимо нее прошло».
– Что же, ей выпали другие страдания, – напоминала ему Мэгги. – Может, и похуже даже.
– Она как будто и жизни-то настоящей не прожила, – продолжал он, не слушая. – Ну, то есть полной жизни, со всей дрянью, которая нам под конец выпадает.
Говорил он это сварливо, как будто упрекал жену за то, что ей удалось увильнуть от чего-то. Мэгги неопределенно хмыкала и похлопывала его по ладони. На ощупь ладонь полностью отвечала представлениям Мэгги об орлиной лапе.
В конце концов она спускалась вниз, к Айре, уговаривала его закрыть мастерскую на несколько минут раньше и пойти с ней домой. Он тяжело, как большой темный пес, вышагивал с ней рядом, взгляд Айры, казалось, был обращен внутрь него. Минуя дом сестер Ларкин, Мэгги всегда бросала на него взгляд и быстро отводила глаза в сторону. В прежние дни, прогуливаясь здесь с Лерой, она видела на передней веранде Ларкинов коня-качалку, с надеждой ожидавшего там чего-то. Он словно по волшебству возникал на верхней ступеньке ровно в тот момент, когда коляска с Лерой появлялась напротив дома, – маленькое, выцветшее деревянное животное с робкой улыбкой и опущенными длинными черными ресницами. Теперь от него не осталось и следа; даже две эти старушки как-то узнали, что Моранам не удалось сохранить семью.
Откуда, позвольте спросить, возьмется у Фионы постоянная бдительность, которой требует ребенок? Просто кормить и переодевать его мало. Лерой принадлежала к числу тех бесстрашных малышек, что не задумываясь бросаются вниз с лестничных площадок или стульев, не сомневаясь: кто-нибудь их непременно подхватит. А чтобы Фиона да всегда была настороже? Куда там. К тому же Мэгги заметила, что она едва-едва чувствует запахи. Вот Мэгги могла унюхать пожар чуть ли не до того, как он начнется. В торговом центре Мэгги безошибочно определяла неправильно упакованную еду – затхлый, резкий, как у эфира, запашок, немного похожий на тот, что исходит от охваченного жаром ребенка. Никто его не замечал, однако – «Стоп! – говорила Мэгги, поднимая ладонь, когда все прочие сворачивали к прилавку с сэндвичами. – Не здесь! Где угодно, только не здесь!»
Она могла столько всего предложить, да некому было.
Приготовление настоящих ужинов ныне казалось бессмысленным. Джесси вечно отсутствовал, Дэйзи чаще всего кормилась у миссис Совершенство, а если ее заставляли поесть дома, дулась так, что лучше было и не связываться. Поэтому Мэгги всего лишь разогревала пару готовых замороженных обедов или банку супа. Иногда и этого не делала. Как-то вечером, когда она, вместо того чтобы зайти в багетную мастерскую, пришла домой и два часа просидела, глядя в пустоту, за кухонным столом, вошел Айра.
– Что у нас на ужин?
А она ответила:
– Я не готовила ужин! Ты только посмотри на это! – и ткнула пальцем в стоящую перед ней банку супа. – «Две и три четверти порции!» – прочитала она. – Они ожидают, что я буду кормить двоих с тремя четвертями людей? Или троих, только одному налью поменьше? Или думают, может, что я сохраню остаток до другого раза, но знаешь, сколько мне придется ждать, пока не получится целое число порций? Сначала у меня будет три четверти порции, потом шесть четвертей, потом девять. Чтобы получить целый, не дробный остаток, мне придется открыть четыре банки. Четыре! Четыре банки с одним и тем же супом!
И Мэгги заплакала, слезы обильно покатились по ее щекам. Чувствовала она себя как в детстве, когда знала, что поведение ее неразумно, знала, что возмущает взрослых, что просто ужасна, и все равно жаждала вести себя неразумно и даже удовольствие от этого получала.
Айра мог просто повернуться и уйти, этого она почти и ждала. А он сел в кресло напротив нее, уперся локтями в колени и спрятал лицо в ладонях.
Мэгги плакать перестала. Сказала:
– Айра?
Он не ответил.
– Ты чего, Айра?
Она встала, подошла к нему и обняла. Потом присела рядом на корточки, попыталась заглянуть ему в лицо. Уж не случилось ли чего с отцом? Или с кем-то из сестер? А может быть, она, Мэгги, стала ему до того противна, что у него сил не осталось терпеть ее? Что же?
Ответ она получила от его спины – от подрагивания узловатых позвонков сутулой, теплой, узкой спины Айры. И первыми ответ почувствовали ее пальцы.
Ему тяжело, так же как Мэгги и по тем же самым причинам. Он одинок, устал, лишился надежды, у сына ничего не ладится, дочь держится о нем невысокого мнения, а он никак не может понять, где свернул на неправильный путь.
Айра опустил голову ей на плечо. Волосы у него были густые, жесткие, прошитые нитями седины, которых она прежде не замечала, и они так кольнули ее в сердце, как никогда не удавалось нескольким ее седым волосам. Мэгги крепко обняла мужа, прижалась лбом к его скуле. И сказала:
– Все образуется. Все образуется.
