– Джесси, милый, – сказала Мэгги, потирая левый висок. Ей казалось, что она упустила какую-то важную нить. – Я правда считаю, что если Фиона приняла решение…
– Ей назначено на утро понедельника, в клинике на Уитсайд-авеню. По понедельникам ее сестра не работает и пойдет с ней. Понимаешь? Меня она с собой не позвала. А я ее уговаривал до посинения. Мне больше и сказать уже нечего. Вот я и прошу: поговори с ней. Съезди в клинику и останови ее.
– Я?
– Ты же всегда находила общий язык с моими девушками. Ты это умеешь, я знаю. Скажи ей про мою работу. С оберточной фабрики я ушел. Подал заявление в компьютерный магазин, там меня научат чинить компьютеры, оплатят время учебы. Они говорят, что у меня хорошие шансы получить эту работу. И скажи про Дэйва из нашей группы, его матери принадлежит дом в Ваверли, рядом со стадионом, весь верхний этаж занимает квартира, которая к ноябрю освободится, Дэйв говорит, она дешевле дешевого и там даже есть комнатка для ребенка. Ребенок должен спать отдельно от родителей, я читал об этом. Ты поразишься, как много я знаю! Я и насчет соски решил, она должна быть пустышкой. Некоторым не нравится, как они выглядят, но если давать младенцу пустышку, он потом не будет сосать большой палец. Ну а насчет того, что из-за пустышек верхние зубы вперед выдаются, так это полное вранье.
Такого количества слов он не произносил уже несколько месяцев, но было в этом и одно грустное обстоятельство: чем больше он говорил, тем моложе казался. Волосы его спутались, оттого что он то и дело ерошил из пальцами, Джесси метался по кухне, и казалось, что его тело состоит из сплошных острых углов. Мэгги сказала:
– Джесси, милый, я знаю, когда-нибудь из тебя получится чудесный отец, но все дело в том, что решение должна принимать девушка. Ребенка-то вынашивать ей придется.
– Не в одиночку же. Я буду ей помогать. Поддерживать ее. Заботиться. Я хочу этого, ма.
Мэгги не знала, какие еще доводы привести, и Джесси, должно быть, понял это. Он перестал расхаживать по кухне. Остановился перед матерью и сказал:
– Послушай. Ты моя единственная надежда. Я прошу только об одном: расскажи ей, что я думаю и чувствую. А потом пусть решает сама. Вреда же такой разговор не принесет, верно?
– Но почему ты не можешь сам ей все рассказать? – спросила Мэгги.
– Думаешь, я не пытался? Я разговаривал с ней до посинения. Но все, что я говорил, оборачивалось к худу. Она обижалась, я обижался, мы как-то все запутали и узлами завязали. У нас уже и слова закончились. Договорились до изнеможения.
Что же, это чувство ей было знакомо.
– Ты хотя бы подумай об этом, ладно? – попросил он.
Она наклонила голову.
– Просто обдумай такую возможность.
– Ну да, – сказала она. – Возможность, наверное…
– Да! – воскликнул он. – Это все, о чем я прошу! Спасибо, ма. Огромное тебе спасибо.
– Но, Джесси…
– И папе пока не говори, хорошо?
– Нет, пока не буду, – запинаясь, пообещала она.
– Ты же знаешь, что он скажет.
И Джесси, быстро обняв ее, ушел.
Следующие несколько дней дались ей трудно, она колебалась. В голову лезли примеры непостоянства Джесси – как он (подобно большинству мальчиков его возраста) переходил от одного увлечения к другому и всегда с обновленным энтузиазмом, а старые оставлял позади. Но жену и ребенка позади оставить нельзя! А следом приходили другие картины – например, тот год, когда все они, кроме Джесси, заболели гриппом и ему пришлось их выхаживать. Она различала сквозь пелену жара его смутные очертания: Джесси сидел на краю кровати и кормил Мэгги куриным бульоном, подносил к ее губам ложку за ложкой, а если она засыпала между глотками, ждал, не жалуясь, когда она вздрогнет и проснется, и подносил новую ложку.
– Ты не забыла, нет? – спрашивал Джесси при каждой встрече с ней. – Ты ведь не откажешься от своего обещания, правда?
– Нет-нет… – отвечала она. И думала: какого обещания? Во что она позволила себя впутать?
Как-то вечером он сунул ей в ладонь листок бумаги с адресом дома на Уитсайд-авеню. Клиники, надо полагать. Мэгги опустила его в карман юбки. И сказала:
– Ты же понимаешь, я не могу…
Но Джесси уже испарился, проворный, как вор-домушник.
Айра в те дни был в хорошем настроении, поскольку услышал о компьютерной работе. Как и предвидел Джесси, его туда взяли, учеба должна была начаться в сентябре. «Вот это похоже на дело, – сказал Айра жене. – За компьютерами будущее. И как знать? Может быть, он вскоре надумает вернуться в школу. Уверен, прежде чем продвигать его по службе, они захотят, чтобы он закончил школу».
Мэгги промолчала, она думала.
В субботу она работала, пришлось выбросить размышления из головы, но в воскресенье Мэгги долгое время просидела на веранде. День был золотистый, жаркий, ей казалось, что все высыпали на улицы, чтобы погулять с малыми детьми. Мимо нее проезжали коляски и ходунки, проходили люди с младенцами в рюкзачках. Мэгги прикинула, входит ли такой рюкзачок в состав «снаряжения», о котором говорил Джесси. Наверняка входит. Она повернула голову к дому, прислушалась. Айра смотрел по телевизору бейсбол, Дэйзи была у миссис Совершенство. Джесси все еще спал, вчера он играл на танцах в округе Говард и вернулся домой поздно. Чуть позже трех Мэгги слышала, как он, тихо напевая, поднимался по лестнице. «Девочка, если б я мог засунуть тебя в разморозку…»
– Музыка так изменилась, – однажды пожаловалась она Джесси. – Я привыкла к «Люби меня вечно», а теперь слышу все больше «Помоги мне прожить эту ночь».
– Ой, ма, – ответил он, – ты разве не поняла? Просто в прежние дни это умели лучше замазывать. На самом деле так всегда и было: «Помоги мне прожить эту ночь».
Мэгги вспомнила строчку из песни, популярной в те времена, когда Джесси был маленьким. «Я должен найти путь к твоему сердцу, – говорилось в ней, – деликатный и осторожный…»
Когда Джесси был маленьким, он любил рассказывать, пока Мэгги готовила еду, всякие истории – верил, видимо, что маму необходимо развлекать. «Жила-была леди, которая кормила своих детей только пончиками», – начинал он. Или: «Был когда-то человек, который жил на самой верхушке чертова колеса». Истории были странные, причудливые, и сейчас, вспоминая их, Мэгги понимала, что общей для них была тема радости, торжества чистой воды веселья над обыденностью. Одну из них Джесси растянул на несколько недель – речь в ней шла об умственно отсталом отце, который пошел в магазин за продуктами да и купил на все деньги электрический орган. Умственную отсталость Джесси позаимствовал, полагала Мэгги, у своей тетушки Дорри, однако в его рассказе недуг отца выглядел своего рода достоинством. Отец говорил: «Да зачем она нужна, еда-то? Пусть лучше мои дети слушают хорошую музыку». Пересказывая эту историю Айре, Мэгги смеялась, однако он никакого юмора в ней не обнаружил. И обиделся – во-первых, за Дорри (выражение «умственно отсталая» ему не нравилось), а во-вторых, за себя. «Почему это умственно отсталым оказался отец? Почему не мать?» – вероятно, хотел спросить он. С учетом всех изъянов Мэгги история получилась бы куда более реалистичной. А может быть, ничего он такого в виду не имел, однако Мэгги вообразила, что имеет, и дело кончилось ссорой.
